Елизавета Авдошина
Кабанова в спектакле не только главная героиня, но героиня со своей болью, черная вдова. Фото с сайта www.rusdramteatr.ru
В Москве завершается фестиваль «Золотая маска». Участниками XXXI фестиваля стали 44 спектакля (всего за сезон 2023–2024 годов выдвинуто 36 номинантов в основных номинациях и 95 – в частных). При этом в столице смогли показаться не все номинанты национальной премии. А церемония награждения 26 июня пройдет не в Москве, а в Казани.
То, что церемония награждения «Золотой маски» пройдет в Казани, предуготовлено двумя факторами. Только что открылось новое здание национального театра Татарстана – Театра Камала, где и пройдет церемония. В то же время очевидна тенденция, что премия после смены руководства сделала ставку на национальные республики. Такого их обширного присутствия в афише номинантов раньше не было. В этом есть определенная логика: новым руководством педалируется политика децентрализации премии. Впрочем, многие театры центральной России в принципе проигнорировали выдвижение на премию после изменения ее идеологии и устава. Так что опираться теперь новой «Золотой маске» придется именно на республиканские форпосты.
Русский драматический театр Башкирии, как рассказывают зрители, которые пришли поддержать земляков на гастролях в Москве, считается в Стерлитамаке ведущим. Его любят и ценят. Особенно за новаторство, которого театр не боится. Это видно и в номинированном спектакле. Его поставил интересный петербургский режиссер Юрий Печенежский, который попробовал соединить в постановке по хрестоматийной пьесе Островского «Гроза» экспериментальный стиль театра нового времени и мотивы национальной культуры. Явно экзотический для самого стерлитамакского театра синтез смотрится эффектно, обидно только, что все новаторство по большей части заканчивается тем, что режиссер берет уже найденные находки.
Главным сценографическим и режиссерским решением пространства становится образ лубка: персонажи выезжают на сцену на выдвижных ячейках-платформах, где виднеется то резной наличник или узорчатая дверь, то покачивающийся светильник, то громыхающий лист железа – таким в старом театре имитировали как раз шум грозы. А на лица всех, кроме живой, а не лубочной Катерины (Юлия Карташова) и нездешнего, пришлого франта Бориса (Александр Чесноков), наложен белый грим паяцев. По этому принципу решал «Грозу» Андрей Могучий в Большом драматическом театре им. Товстоногова, где действие разворачивалось словно в палехской шкатулке, а речь города Калинова была усилена старорусским говором и напевом. Петербургская «Гроза» остается пока главной в смысле прорыва в интерпретации пьесы. Что ж, в Стерлитамаке, к сожалению или к счастью, этой постановки не видели, поэтому своя «Гроза» смотрится в новинку.
Петербургские художники Фемистокл Атмадзас (сценография) и Ольга Атмадзас (костюмы) – оба выдвинуты на соискание премии – выбирают натуральную гамму, теплоту древесины, усиленную светом софитов. Древесное покрытие оформляет декорационный периметр, в его центре – высохшее дерево с помертвелыми ветками, символ дома Кабановых. Под ним будет сидеть слепой мудрец Кулигин (Александр Шабаев) и ворожить странница Феклуша (Ольга Бовен). В интерпретации башкирского театра – шаманка, только для отвода глаз своей благодетельницы Кабанихи прикидывающаяся набожной христианкой. Костюмы героев органично сочетают традиционные мотивы и современный крой, их черная гамма отражает наигранную аскезу в доме Кабановых: так, Феклуша и Кабаниха плотно повязаны платками (странница-пророчица по-богомольному, хозяйка дома – по-светски), но одеяния переносят их уже в наше время: черные леггинсы у одной, и платье по точеной фигуре у другой. Также и Катерина, сначала она выходит в убранстве городской девушки конца ХIХ века, а на свидание с Борисом переодевается уже в платье 1980-х годов и идет с непокрытой головой, что становится жестом женского освобождения. Варвара и вовсе рассыпает свои длинные волосы, маркируя разгульные интересы – вырваться от матери, отгулять свое девичество широко. Да и сама Кабаниха, завлекая к себе на рюмочку кума Дикого (Сергей Сапунов), с облегчением снимает платок, превращаясь из железной леди в женщину со своими слабостями.
Народная артистка республики Светлана Гиниятуллина играет роль Марфы Игнатьевны Кабановой практически одним взглядом, наводящим страх поворотом головы. Ее тяжелый взгляд глубоких, красивых, но словно намертво застывших глаз, заставляет съеживаться даже зрителей, не то что ее детей, так и норовящих выскользнуть из ее удушающей «любви». Кабанова в башкирской «Грозе» не только главная героиня (очень уж бледна вышла Катерина), но героиня со своей болью. Черная вдова. Часто лицемерную святошу Кабанову актрисы играют одной краской, изображая старую купчиху, которая поедом ест домочадцев от злобного характера. Кабанова Гиниятуллиной – еще молодая, красивая женщина, которая, начав носить траур по мужу скорее всего совсем в юном возрасте, так и не вышла из него, словно застыв в своей заместительной «роли» главы дома. Она и сама мучается тяжестью своей ноши, но жизнь течет по однажды заведенному принципу: держать всех в ежовых рукавицах, ведь только ослабишь хватку, от рук отобьются, мужчины же нет в доме, и кто тогда будет блюсти славное купеческое имя, которое почитает весь город. Ведь сын не уродился: так, юродивый какой-то.
Тихон Кабанов (Радик Галиуллин – единственный, кто номинирован в спектакле из актеров) приближен к маленькому человеку Гоголя, а в его странно-болезненных отношениях с матерью есть и отблеск будущих «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина. Вот здесь режиссер выступил в своей трактовке по крайней мере свежо.
Роль Тихона сделана предсказуемо, но актер играет так проникновенно, и даже как будто выходит к финалу из актерского переживания в человеческое, так всерьез переживает трагедию, что его выдвижение на «Лучшую мужскую роль второго плана» вполне оправданно. Любопытно, что часто Катерину трактуют как девушку не от мира сего: ведь ее судьба исключительная и рисковая. Но юродивый в башкирской «Грозе» именно Тихон, что режиссер «подтверждает» убедительно. Какой еще может быть сын у такой матери? Дураком его называют и горожане, и родительница, жалость испытывает к нему только Катерина, но и она, красавица жена, не спасает его в этой удушливой атмосфере.
Когда Тихон вырывается ненадолго из Калинова в Москву, не подозревая, чем закончится его поездка для семьи, он пьет беспробудно, чтобы забыться. «Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится». Слова Тихона у Островского сказаны все понимающему Кулигину, к которому каждый обращается со своей бедой, а в спектакле реплика идет апартом и будто приоткрывает занавес на будущее дожитие Кабанова после самоубийства Катерины. Именно жалкий, постарелый «ребенок» Тихон говорит в спектакле последнее слово, его правда, сказанная в лицо матери, что она погубила Катерину, луч свободы в темном царстве, превращается в его маленький, беспомощный, но бунт.
