Алексей Гавришев
Фото Themis Stock photos by Vecteezy
«Судебная коллегия по гражданским делам Верховного суда РФ определила: ранее принятые по делу судебные акты отменить. Квартиру оставить Полине Лурье, в ближайшее время нижестоящему суду рассмотреть иск о принудительном выселении Ларисы Долиной. Решение вступает в силу немедленно», – сказано в официальном Telegram-канале ВС РФ.
Здесь как раз тот редкий момент, когда Верховный суд не просто «поправил запятые», а довольно жестко вернул дело в правовое русло.
История Долиной давно перестала быть частным спором о квартире и превратилась в симптом системной проблемы. Суды нижестоящих инстанций фактически пошли по пути моральной оценки: есть известная артистка, есть мошенники, есть сочувствие – значит, можно «дотянуть» право под желаемый результат. Верховный суд эту логику сломал, напомнив очевидное: защита от мошенничества не осуществляется за счет третьих лиц, которые сами не совершали противоправных действий.
Ключевой момент в позиции ВС – разделение ответственности. Да, Долина стала жертвой преступления. Да, ущерб очевиден. Но квартира на момент спора принадлежала Лурье на основании зарегистрированного права. И это право не может быть обнулено просто потому, что кому-то сочувствуют больше. Иначе рушится сама идея стабильности гражданского оборота. Сегодня «помогли» одному известному человеку, завтра – любому, кто громче и убедительнее расскажет о своей беде. В такой системе безопасных сделок не существует в принципе.
Важно и то, что Верховный суд не стал «выселять Долину», а это тонкий момент, который многие упускают. Он оставил квартиру за Лурье и отправил вопрос о принудительном выселении на новое рассмотрение. То есть суд прямо показал: дальше все должно идти строго по процедуре, с анализом оснований проживания, сроков, баланса интересов и без автоматических решений. Это холодный, юридический подход, а не карательный.
Это решение полезно тем, что сигнализирует судам: нельзя подменять уголовно-правовую оценку гражданско-правовой. Если было мошенничество – отвечают мошенники. Если есть ущерб – он взыскивается с виновных. Перекладывать последствия на добросовестного приобретателя или формального собственника – путь в правовой хаос.
И в этом смысле дело Долиной – не про «звезд» и не про квартиры. Оно про границу, за которой суд перестает быть судом и начинает быть «комиссией по восстановлению справедливости». Верховный суд эту границу четко обозначил. Теперь вопрос только в том, хватит ли у нижестоящих судов выдержки дальше по ней идти, а не искать снова «особый путь» для эмоционально тяжелых дел.
Отдельный слой этой истории – общественная реакция, которая эмоциональна, персонализирована и в целом не интересуется юридическими нюансами. В данный момент общественное ощущение справедливости совпало с итоговым процессуальным результатом – и это редкая, почти случайная удача. Но из этого совпадения не следует опасный вывод, будто суд «услышал общество» или «исправил несправедливость под давлением». Суд не должен никого слышать, кроме закона и материалов дела. Как только появляется логика «здесь можно, потому что всем жалко», правовая система перестает быть системой и превращается в реакцию на шум. Публика легко подменяет предмет спора, в общественном восприятии обсуждают не правовой режим сделки, не границы добросовестности и не механизмы защиты, а персонажей и эмоции. Чтобы не превратиться в «суд по лайкам», реальный суд обязан оставаться в другой плоскости.
Верховный суд здесь, по сути, провел красную линию: сочувствие не дает права ломать конструкцию гражданского оборота. Ущерб должен возмещаться виновными, а не перераспределяться через отмену прав добросовестных приобретателей или переписывание последствий сделок задним числом. Это решение ценно именно тем, что оно не стало судебной версией общественного возмущения – даже если на этот раз итог и совпал с ожиданиями публики.
Медиа в общественном сознании давно выполняют квазисудебную функцию. Публикация, сюжет, резонанс воспринимаются как «предварительное решение», а иногда и как замена суда. Это опасная подмена. Суд работает с доказательствами и процедурами, медиа – с эмоциями, нарративом и скоростью. Когда эти плоскости смешиваются, возникает ложное ожидание, что общественная реакция способна заменить правовой анализ.
В конкретных делах иногда действительно возникает ощущение, что общественное давление «сработало». На самом деле чаще всего происходит совпадение: общество эмоционально считывает несправедливость, а суд юридически находит ошибку или процессуальный перекос. Эти процессы идут параллельно, но не тождественно. Суд не может и не должен выносить решения из страха перед заголовками – в противном случае он перестает быть судом и превращается в инструмент текущей конъюнктуры.
Важно понимать и пределы допустимого влияния. Публичность может выявить проблему, ускорить внимание к делу, заставить систему работать внимательнее и аккуратнее. Но она не может подменять доказательства, пересматривать факты или отменять нормы права. Когда общественное ожидание начинает требовать «правильного» результата любой ценой, это уже давление, а не контроль, и в долгосрочной перспективе оно разрушает доверие к правосудию, а не укрепляет его.
Конечно, судебные решения, принятые вопреки общественным эмоциям, часто выглядят циничными или бесчеловечными. Но именно это и показывает, существует ли в стране право как система, а не как форма публичного одобрения. Если сегодня каждый резонансный кейс будет решаться по количеству аплодисментов или проявлений гнева, то завтра никто не сможет предсказать исход даже самого простого спора.
Поэтому медиа имеют право задавать вопросы, показывать конфликт, подсвечивать несправедливость, но право окончательного слова остается за судом. И это не привилегия судей, а защита для всех остальных.
