Татьяна Бек Жил-был поэт Сергей Нельдихен (1891-1942), которого нынче мало кто помнит и знает, а зря. Хорошо бы переиздать его сборнички начала 20-х: "Ось", "Органное многоголосье"┘ Посещал гумилевский (третий, накануне расстрела мэтра) Цех поэтов, балансировал на грани меж сходящим на нет акмеизмом и зарождающимся обэриутством, был выведен Ольгой Форш в "Сумасшедшем корабле" под именем Эльхан, позднее попал в ссылку в Среднюю Азию. В начале войны погиб в лагере┘ А как здорово все начиналось!
Летними вечерами мы
играем в прятки, в горелки,
в жмурки.
Дети, когда вы играете, вы
не бываете так веселы, -
Вы веселитесь,
прыгаете,
потому что в вас много
мышиного, стрекозиного,
заячьего,
Ваше веселье и ваша дружба недолговременны и
случайны, -
Кто-нибудь из вас упадет,
разобьет себе нос, - и вы
плачете┘
┘Мы же взрослые
мужчины
и женщины,
Мы все влюблены друг
в друга,
И нам приятно видеть мир
таким,
как он есть в
действительности.
Каково? Друзья по цеху называли его русским Уитменом, гением стихотворенья в прозе, апостолом глупости, а то и новейшим Гоголем, на коего Нельдихен, будучи тощим и длинноносым детиной, сильно смахивал и это сходство культивировал, нося гоголевскую прическу и особую бархатную пелерину┘ Стихи свои, писанные от лица отборного, торжествующего и счастливого идиота, Нельдихен читал нараспев и сверхсерьезно - аудитория внимала, лишь временами покатываясь со смеху. Однажды некто из зала в знак восторга, под одобрительные клики собрания, преподнес Нельдихену огромную, заранее приготовленную морковку, которую тот принял с поклоном и вдел в жилетный карман, как цветок.
Великий "синдик" поэтического цеха Николай Степанович Гумилев на одном из вечеров своей молодежной студии произнес о Нельдихене слово. Он отметил, что глупость доныне была в загоне, а напрасно, дескать, поэты ею гнушаются. Глупость, подчеркнул он, такое же естественное свойство человека, как ум (более естественное и распространенное - осмелюсь я уточнить гумилевский постулат), и пора бы ей обрести свой твердый голос в литературе. До сих пор дураки не имели своих поэтов, и мир не был изображен таким, каким он дураку представляется. Что несправедливо. И вот произошло чудо - явился талантливый представитель дураков и создал их собственную поэзию┘
В лице Нельдихена Гумилев горячо приветствовал вступление честной и очевидной глупости в Цех поэтов.
На вопрос Ходасевича (а он в начале 1921 года присутствовал на этом историческом цеховом вечере), не издевается ли Гумилев над своим учеником, тот ответил твердым "нет".
- Не мое дело, - сказал Гумилев, - разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости. Сам я не хотел бы быть дураком, но я не вправе требовать ума от своих молодых подопечных. Свою глупость Нельдихен выражает с таким умением, какое многим умникам и не снилось. А ведь стихотворчество и есть высокое умение!
Тут мы наблюдаем некую трансформацию известной пушкинской идеи относительно того, что поэзия должна быть глуповатой. Безусловно так - успех, однако, зависит от того, что именно из себя представляет автор. Глуповатая поэзия лучше получается у интеллектуалов.
Сергей Нельдихен был абсолютно не глуп и даже, судя по его и вовсе малоизвестной эссеистике, одарен незаурядной теоретической самоуглубленностью: "Если стихи приблизить к прозе, то и содержание приблизится к ней - к бытописанию┘ Литература наших дней стремится к одному общему виду, соединяющему прозу с поэзией. По всей вероятности - к подобию библейской прозы".
Итак, поэт Нельдихен создал ярчайший образец персонажной лирики (в связи с чем многим современным авторам мы вынуждены в новаторстве отказать, увы), вошел в историю литературы в дивной маске идиота, где в прорезях для глаз мерцает наимудрейший взгляд, и - что важно - оставил нам в наследство уникальный сплав юродивого гимна с обстоятельной прозой, бытийной метафизики - с хроникой буден, изысканного верлибра - с "простодушной" интонацией.
┘Женщины,
двухсполовинойаршинные куклы,
Хохочущие, бугристотелые,
Мягкогубые,
прозрачноглазые,
каштанововолосые,
Носящие всевозможные
распашонки и матовые
висюльки-серьги,
Любящие мои альтоголосые
проповеди и плохие
хозяйки -
О, как волнуют меня такие
женщины!
Писать от имени чудика или болвана, гротескуя его черты, выкрики и реплики, - задача вполне ответственная, вдохновенная и даже героическая. Как заявлял впоследствии гений означенного направления Николай Глазков: "Надо быть очень умным,/ чтоб сыграть дурака!" Отождествлять в таких случаях талантливого автора с аутично чокнутым персонажем - это, братцы-кролики, отсутствие нюха и как следствие непростительная ошибка.
Короче говоря, да здравствует глуповатая поэзия, а также проза, мемуаристика и даже критика - только с тем условием, что автор (и читатель) умен!
