Андрей Мирошкин
Всеволод Бенигсен. ГенАцид: Роман. – М.: Время, 2009. – 352 с.
Вдруг случилось буквально следующее. Россия решила объединиться на почве любви к отечественной литературе. Было объявлено, что в час Икс на всей территории страны вводится Государственная единая национальная идея (сокращенно ГенАцид). Смысл оной прост: каждый гражданин государства заучивает наизусть какой-либо текст известного русского прозаика или поэта и на всю жизнь запоминает его. Таким образом, все россияне становятся причастны к делу сохранения родной культуры. Пуcть и принудительно, но слова Пушкина, Тургенева, Шукшина и проч. оседают и пускают ростки в душах человечьих. Книги могут сгореть, истлеть, утонуть. Но в памяти людей живут строчки из произведений национальных классиков. А пока они живы, значит, и сама Россия жива. Вперед, к победе ГенАцида, товарищи. Вперед, к новым победам на культурном фронте.
Именно такая новость застигла врасплох жителей мирной деревушки Большие Ущеры, затерянной где-то на бескрайних просторах нашей страны. В газете был напечатан указ, а милиция и местные власти получили команду о скорейшем и эффективном проведении ГенАцида в жизнь. В соответствии со спецификой задания, на передовом рубеже борьбы за национальную идею оказалась и местная интеллигенция в лице библиотекаря Антона Пахомова. Который, собственно, даже и не местный, а просто приехал сюда когда-то по распределению, потом женился на ущеровской девушке, да так и остался жить и работать в деревне. И вот именно ему, как «человеку книги», выпала забота обеспечить неукоснительное исполнение государственного указа. Внедрить, так сказать (при поддержке милиции), высокую культуру слова в массы.
Начавшись как забавный сатирический гротеск в духе Щедрина и Войновича, роман Всеволода Бенигсена постепенно обретает куда более жесткие и беспощадные, сюрреалистические, что ли, интонации. Напрашиваются параллели не только с Елизаровым и Сорокиным, но и – призывая на помощь другие искусства – с Гринуэем, много разрабатывавшим в своих фильмах тему «книги и насилие». Но при этом от очевидных аллюзий роман свободен. Автор не подмигивает эрудированному читателю, не зовет его расшифровывать скрытые цитаты и сквозные мотивы (что в романе о книгах смотрелось бы логично). Это рациональный, предельно дисциплинированный, но в то же время очень искренний и, кажется, внутренне выстраданный текст.
 В русской жизни от смеха до ужаса – один шаг. Филипп Малявин. Баба на качелях. 1920-е гг. Из книги Андрея Толстого "Художники русской эмиграции" (М., 2005) |
Бенигсен доводит анекдот-фантасмагорию до логического кроваво-абсурдного финала, до русского бунта, о котором все самое важное сказал Пушкин, до какой-то пропасти, в которую страшно заглядывать, чтобы ненароком не увидеть там свое будущее. Реальное, а не литературное будущее. Автор показывает метафизическую изнанку, оборотную сторону русской духовности и литературоцентризма, и изнанка эта, по версии Бенигсена, чудовищна. Роман этот – даже не антиутопия, а какая-то черная притча-фантазия о русской жизни. Можно интерпретировать «ГенАцид» и как иносказание о «книжных» истоках революции и террора. Заметим, что роман уже успели обвинить в русофобии и книгоненавистничестве. Некоторые эпизоды «ГенАцида» дают к тому повод. «Книжки им дали почитать. Вот и дочитались», – говорит один из персонажей, увидев указ в действии. Именно книги становятся здесь катализатором геноцида – настоящего, без кавычек и буквы «а».
Бенигсен рассказал очень невеселую историю. Рассказал – несмотря на общую «небывалость» фабулы – в почти реалистическом ключе, с деревенскими нравами, сочными диалогами, запутанными и подчас трагическими судьбами. Это, конечно, не книга «против» чего-либо, хотя есть большое искушение приписать роману некие политические, оппозиционные тенденции. Это своего рода роман-диагноз, где проговорены некие важные для нашего сегодняшнего (и завтрашнего) дня вещи – в форме жестокой сказки. А уж за «терапевтической» литературой надо обращаться к другим авторам.
