Подгоняемый мечтой

Море такое же бескрайнее, как степь… Фото Андрея Щербака-Жукова

Дом вырастал неожиданно посреди открытого простора.

Сложенный из смешанной с соломой сырой глины, обожженной летним солнцем, приют хранил прохладу в краткий зной и тепло суровой долгой зимой. Крытая дерном крыша невысоко выдавалась от земли, силясь не привлекать внимание любого, кто мог двигаться бескрайней равниной.

Окрест не стояло ни одного жилья, не видно было и дыма, далеко заметного в прозрачном воздухе, лишь волнуемая ветром степь, частью распахиваемая отцом под посевы, частью оставляемая колыхающимся волнами разнотравьем под выпас скотины и пары лошадей.

Маленьким он чаще оставался дома, помогал матери по хозяйству, ухаживал за животными, занимался огородом, пока старший брат работал с отцом в поле. Только урожай злаков мужчины собирали втроем. Младшая сестра косолапила повсюду за матерью, неотрывно держась за широкую юбку, и в доме, и на дворе, и при дальнем походе к роднику в овраг за доброй водой для питья, готовки, полива.

День начинался с зарей, изгоняющей мигающие во тьме звезды, заканчивался на закате, когда ночь смыкала ладони над миром, закрывая свет. Помощи ждать было неоткуда, чтобы прокормиться по теплу запасали пропитание на протяжную снежную зиму, обращающую степь в ледяную пустыню.

Ни один землепашец не владел обрабатываемым наделом. Раз в год отец со старшим братом ездил отдавать хозяину земли долю урожая, остаток плодов трудов своих отвозил на ярмарку, возвращался домой с одеждой, инструментами, сбруей, тем, что ремесленники везут для мены с крестьянами.

Однажды вместе с нужными вещами отец привез книгу с яркими картинками неведомой северному краю природы. Так к нему пришла мечта.

Читать то, что назвали буквами, он не умел, разглядывал красочные виды неведомых стран с лесами, горами и морем. Зимами его пленяло незаходящее солнце над баснословной действительностью.

Повзрослев, он стал работать в поле. Сестра подменила его по дворовым и огородным делам. Родители старели. По смерти отца дом с землей должен перейти старшему сыну, будущему главе семьи, которому подобрали невесту, о чем столковались на ярмарке. Сестра должна уйти к чужим людям. Ей тоже уготовили будущую жизнь.

По весне в ночи он ушел из дому за своей судьбой, где солнце весь день стоит в зените.

С каждой ночью теплело, люди в новых местах жили сообща, он ходил по селам, нанимался на работу, никакой не чураясь, пас скот, наблюдательный и упорный, осваивал ремесла в подмастерьях, научился возводить дома, плотничать. Жил у принимавших хозяев в сараях, где держали скотину. И с каждым годом спускался южнее.

Пока не познакомился в одном из селений с девушкой, и пошли дальше вдвоем.

Осесть пришлось в последнем на пути к лесу селище, беременная жена с трудом передвигалась, и он решил построиться на луговом отшибе поближе к воде, коей так недоставало в месте рождения. Вбил колья в землю у самого обрыва к темной реке, что стерегла лес от людей, пластаясь из водного ложа на берега мокрыми языками скользких валунов, что оставил некогда ледник, отползая к северу. Из тех камней возводили дома селяне.

Он же, опираясь на слегу, перебирался через стремнину в лес, валил деревья, обтесывал топором, и возвел дом из бревен, что годились в любое хозяйство. Орал взятую в наем землю, выкупая постепенно наделы, дом и хозяйство разрастались, прибавлялись постройками. И лес продолжал кормить, щедро давал древесину, сбываемую односельчанам. Многие тоже начали строить новые дома бревенчатыми, подмечая хранимое теми тепло, свежесть и сухость.

Не понравилось старикам, что молодежь отвращалась от привычного уклада. Да и зависть к его удаче взросла у селян, не решающихся ходить в чащу, где жила сумрачная нечисть, крадущая людей. Когда он был за рекой, на усадьбу напали. Жену вывели за руки на двор, с размаху ударили о горбыль ворот, так что упала без чувств. Стены обложили для верности дровами, хворостом и дом подожгли, сын погиб в огне.

Он вернулся к почерневшему остову, собрал золу, где стояла колыбель, в мешок и похоронил на другой стороне, под корнями первого кряжистого дерева леса, забрал на руки бесчувственную жену, ушел дальше к солнцу, которое покуда застили кроны, смыкаясь над головами.

Долгие дни перехода по дну колышущего вверху ветвями зеленого моря вывели к закольцованной ниткой бус череде лесных опушек, где жили охотники в шатрах из звериных шкур. Прибился к их стану, испросил разрешения, построил сруб у журчащего ручья. Сложил в левом углу пристройки горн, ибо был он левша. Начал кузнечить, подковывал коренастых лошадок новых соседей, выправлял мечи и сбрую. Жена помогала в работе, поутру раздувала горн мехами, смастеренными из досок и кожи. Позже нашел в рыжих полосах земли, выходящих на поверхность сыпучего склона холма, подходящую руду, подумывал о печи для плавки металла и выделке доспехов, зная нужность своего труда. Пользуясь укромным положением в глухом углу, охотники жили в достатке, кормились набегами на степняков и вели меновую торговлю добычей с живущими вкруг леса.

Небо подарило мальчика, в заботах о насущном прошел год, но вновь, когда он уходил за сухостоем и валежником, а жена по ягоды, отпрыска не стало. Возвратились в пустой дом, пропал сын.

Никто не смог ничего пояснить, отмалчивались или разводили руками в неведении. Понял: продали чужого сына охочие до барыша охотники.

Ушел он с женой дальше на юг, подгоняемый мечтой. Покинул сень шумливого по кромке леса, где деревья изгибались от напора резких порывов ветра, и возник впереди такой близкий зеленый хребет. Сбывалась мечта увидеть все в этом мире, прошел он из степи через лес, достиг высоких гор, а за зубчатыми вершинами непременно скрывалось недоступное сверкающее синее море.

Склон уступами ниспадал в долину, где извивалась столь близкая сердцу водяная серая лента. Люди теснились на террасах. Под последней, у самой реки, упирающейся противоположным обрывистым берегом в зачинающееся забрало гор, он вырыл, по примеру местных, просторную землянку, чтобы не отличаться от других.

Родилась дочь. Ожидая взросления девочки, он выращивал на обращенной к югу кремнистой земле низкорослые, лохматые, корявые лозы винограда, как и остальные, кто жил рядом. Трудно вести хозяйство в неспокойной местности, постоянно подвергающейся атакам черных гроз, рождающихся на стыке низины и гор в столкновении теплых и холодных сгустков мятежного воздуха, швыряющего ливни и высекающего град.

От частых нападений пришлых прятались, скрывались в норах землянок. Неизменно стремительный накат залетных дикарей заканчивался уводом в полон детей и взрослых. В один несчастливый день жена стирала белье на мостках, перекинутых до отмели. В отчаянии спасалась бегством, забежала в реку, уходила на глубину, пока поток не подхватил и унес, тело в пузыре цветастого платья ударилось о выступ скалы и не появилось на поверхности. Убереглась от бесчестия, но погибла, оставила дочь, похожую обликом на себя, у него на руках. Смерти он не видал, расширял землянку, рассказали соседи, испытавшие облегчение, что жена его поневоле увела захватчиков, отведя угрозу от их близких. Сочувствия горю в речах он не услышал, будучи всюду чужим, и не мог на то рассчитывать.

Ушел он с дочерью на юг, преодолел реку на утлом плоту, который, пристав, оттолкнул, так что тот подхватило течение, разбило на перекате. Он с дочерью углубился в горы, продираясь малохожеными тропами.

Горцы забирались пасти овец на верхние пастбища, ожидая от любого соседа подвоха и увода скота. Подражая местным жителям, он возвел каменную башню из разновеликих голышей, извлеченных из озера, плотно подгонял один к одному, дробил на части при необходимости и крепил щели песком и мхом. Вход в башню был гораздо выше двух человеческих ростов, так что попасть внутрь можно было лишь по длинной лестнице, забираемой на ночь внутрь.

Он занимался рыбной ловлей, ставил верши в заводях бурной белогривой речки, с ревом стекающей узкой лощиной в несуетное озеро. Рыбу менял на сыр и мясо, зелени и ягод было в достатке кругом.

В один день он, недоглядев за густыми кустами, обнимающими место рыбалки, очнулся висящим ничком поперек седла. Лошадь вел под уздцы горец. Голова болела от крепкого удара камнем, солнце припекало, кровь затекала в глаза. Руки были крепко связаны. На привалах и ночевках его не кормили и не давали воды, отчего головокружение и удары приливов крови в голове нарастали. Сколько дней его везли, он не мог сосчитать, часто впадал в долгое забытье. Спасло то, что спарка пешего горца и лошади с поклажей продвигалась вверх по-над рекой, и когда выбрались в урочище с узким озером тягучей бирюзы, он изловчился и свалился с коня, осознавал, что без него дочь погибнет. Ему повезло: не ударился о камни, упал прямо в воду, ушел на глубину.

Горец не истратил заряд ружья, уверенный в безысходности его борьбы со стихией. Однако он кулем выплыл много ниже места падения, держался на спине, работал ногами. Выбрался на противоположный берег, в чаще ткнулся теменем о скальный отрог и боком змеем выполз на полоску суши. Кожаный ремень перетер о зазубренную грань камня, поел кислого кизила и сладковатых орехов, напился воды, что сама по себе была сытна, как еда, побрел вниз по течению, часто бросаясь в воду, где идти берегом было невозможно, и, шагая, шатаясь, и тяжело плывя, думал о дочери.

К дому вышел спустя несчитаные дни.

Задирал голову к небу, срывал голос, кричал, дозывался дочь, не в силах признать, что малышку украли, увели дальше в горы, что кому-то приглянулась будущая красавица. Ответом висела тишина после жуткого хохота эха. Он пометался по ближайшим распадкам, бросался на строгие вертикали башен чужих семей, кричал и грозил невидимым людям. Никто ему не ответил, его пощадили, понимали беду, не выстрелили ни разу. Он вернулся к своей башне, таскал по одному тяжелые валуны из реки, громоздил под входным проемом, зияющим в стене в вышине. Ободрал ногти, создал пирамиду, смог дотянуться до щербатого порога, взобрался, перевалил внутрь. Отдышался, прогнал муть голода из головы, пополз по каменным ступеням вверх, проверял помещения по пути. На верхней открытой площадке за невысокой стенкой лежала навзничь дочь, протянула руку к нему. Показалось, глаза ее в первый миг были открыты. Изможденная девочка умерла.

Спустился в ущелье и не задумываясь двинулся на юг скачущими, склизкими от павших слезами дождей падями, пока не вышел к открытому свету, что выжигал солнечной линзой растрескавшуюся красную землю.

Он вспомнил мать, ее книгу, где не было картинок, что сказывала: первые люди созданы из красной земли и воды. Весь мир был позади, горы, лес, степь остались на севере. Вдалеке на юге в мареве колыхалась тихая вода.

Обманывал мираж, но он шел дальше, дальше, пока не увидел в черноте ночи пламя. У костра сидел старик, поправлял сучья в огне обугленной на конце клюкой. В котелке вскипало варево.

За едой старик прошамкал деснами, – море есть впереди, ты на верном пути, – сам же он возвращался оттуда.

Куда хотел вернуться старик, того он не спросил и, не веря в исполнение мечты, лишь уточнил: бездна ли воды, искристой и синей.

Ты сам все знаешь, седой и мудрый, – и старик затянул неразборчиво песнь странника.

Он подивился, давно не видел своего лица, не насмехается ли встреченный калика.

Море оказалось таким же бескрайним, как покинутая степь, где вырос. Только цвет изменчивой глади синий, бесчисленных оттенков, в самом отдалении совсем темнел, отбивал линию окоема.

Что за бескрайним морем, озаренным солнцем, того он не знал, и спросить было некого. Из выброшенных на берег волнами голых ветвей плавника устроил шалаш, где ночевал до поры, когда последний приют не разнесли угрюмые осенние шторма. Сидел на берегу, глядел вдаль, где в выси висело светило над вихрастой водой, что скрывала, лежит ли за горизонтом земля. Деревьев для приличного плота на пустынном берегу не росло, да и сил не хватит.

Он раздумывал: вдруг старик никуда не тронулся и можно спросить еще, когда увидел его идущим навстречу.

Встретились, помолчали, перед тем как уйти навсегда.