Гримасы

«Ты б еще у тумбочки, идиот, спросил…» Этой строчкой из пародии на стихотворение Киршона, прозвучавшего песней в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром», хочу лишний раз подчеркнуть, что слишком часто сейчас вместо высмеивания пародисты стараются всячески унизить поэта. Непритязательные лирические стихи эти действительно выглядят легкой добычей для пародиста. Но зачем превращать пародию в издевательство, в надругательство? Ее смысл совсем в другом.

Стоит заглянуть в Александра Архангельского, чтобы убедиться: его пародии изображают «подопечных» в смешном виде без всякого глумления. Ему нет необходимости пользоваться какой-то строчкой или четверостишием в качестве подпорки к своим пародиям и указывать фамилию пародируемого автора – без всех этих «подсказок» узнаваемость стопроцентная, как в дружеских шаржах художников Кукрыниксов или Игина. Если это словесный шарж на Маршака или на Светлова, то это точный сколок с Маршака или Светлова – тут не ошибешься; в них кроме внешней узнаваемости схвачен характер литературного почерка и присутствует некий критический взгляд на их творчество. Еще один любопытный штрих – его пародии сохранили память и о забытых теперь писателях, скажем, о Панферове с его когда-то знаменитой эпопеей «Бруски». И по его пародии можно составить какое-то представление об этом когда-то знаковом для советской литературы произведении.

Вряд ли что-то подобное возможно теперь, когда пародируются чаще вещи, художественно не состоятельные, читателям не известные. Да и слишком много появилось сегодня безликих поэтов – их трудно отличить друг от друга. Стихи Вознесенского или Слуцкого, Твардовского или Ахмадулиной, Окуджавы или Мартынова сами говорили за себя с первой строчки. Каждый из них нес в себе свой художественный мир.

Мне возразят, что пародия, как и другие жанры литературы, тоже ищет новые способы выражения, и Александр Иванов тому подтверждение. Однако подражатели Сан Саныча не очень-то разглядели, что и как он пародировал. Прежде всего он выбирал характерное для поэта стихотворение и высмеивал не неудачную строчку, а, шаржируя, показывал его литературную физиономию: в одних случаях с доброй улыбкой, в других – с сарказмом или иронией. Так, он высмеивал, например, занудную назидательность у Асадова или словесное штукарство у Сосноры. Мишенью его пародий бывали нередко и поэты, чьи литературные позиции ему претили. Скажем, Грибачева или Кобзева, выразителей официозной идеологии. Что касается цитат из пародируемого стихотворения, чаще всего они выполняли у него роль эпиграфа.

И еще, на что не обратили внимания подражатели Иванова: как он точно знал меру смеха, и у него немало пародий, отмеченных доброй улыбкой. Кстати, заметили: исчезла у нас пародия на прозаиков, что легко объяснимо: невозможно по нескольким фразам или абзацу, вырванным из контекста, составить представление о романе или повести. Да и несопоставимы трудозатраты: одно дело прочитать сборничек стихов и выудить оттуда какую-то неудачную строчку или строфу, другое дело преодолеть объемные романы, скажем, Улицкой или Быкова, да еще и разобраться в таинствах их творческой лаборатории. А вот «устаревший» Архангельский блестяще пародировал, между прочим, и прозу. Например, его пародия на Зощенко мало чем уступала самому оригиналу. Не хочу обижать и равнять под одну линейку современных пародистов – среди них встречаются и остроумные версификаторы. Однако считаю, что пародия в современных рамках искусственно ограничена в своих возможностях.

Предлагая познакомиться с рассказом Аверченко «Гримасы», невольно вспоминаю, как в 50-х годах сатиру захлестнули басни, позволявшие критиковать начальство околично, в образе зверей. Тоненькие книжки басен издавались во всех городах страны, где существовало издательство, а с приходом в сатиру Иванова обозначилась «эра» литературных пародий. Он породил несметное число имитаторов, не обладающих его самобытным талантом. И здесь как не вспомнить слова Маяковского, адресованные своим подражателям: «Не делайте под меня, делайте под себя».

Вот какие ассоциации вызвал у меня рассказ Аверченко столетней давности. Неужто и правда, что история на каких-то своих витках повторяется?

Как всегда, началось с мелочей.

Сначала подсмеивались, находили милым и остроумным…

Потом…

Как всегда, первым заметил опасность я.

Однажды мой приятель Монускриптов, веселый и радостный, получал гонорар.

Встретивши его около кассира, я спросил:

– За что это ты так много?

– За пародии. Теперь за них хорошо платят! За пародию на Рукавишникова и за пародию на подражание Оголтелова – Городецкому.

– Гм… Так это, мой милый, выходит пародия на пародию?

Он засмеялся.

– Ну что ж такого? Очень просто.

Я стал приглядываться к этой странности и вскоре заметил, что редакторы охотнее всего берут пародии.

– Это что у вас? Повесть? Оригинальная? Фу-ты, скучища какая! Плюньте! Черкните-ка пародийку, ну… хотя бы… на Муйжеля.

Я вздыхал и писал пародию на Муйжеля.

Находился какой-нибудь проходимец, который в другой газете со всей присущей ему ядовитостью сочинял пародию на мой способ писать пародии.

Редакторы улыбались, платили гонорары и развращали глупую, доверчивую, наивную публику.

– Читали «Царь-Голод» Андреева?

– Нет, но я читал очень милую пародию на него – Кузькина, знаете?

– Самой пародии Кузькина я не читал, но очень мило его высмеял Строчкин во вчерашнем «Гласе Трубном». Он показал в шарже манеру Кузькина писать пародии.

– Ах, как забавно!

Так как это было не только забавно, но и доходно, то на пародии перешли даже крупные писатели. Один корифей подражал другому. Затем всему делу стал грозить крах: не хватало оригинальных писателей.

Тогда перепародировали всего Пушкина, Лермонтова, Толстого и исчерпали себя. Стали выкапывать архаического Воейкова, Баратынского и даже Булгарина.

Какому-то идиоту пришла благая мысль спародировать Кукольника, и он так обрадовался этой идее, что взял даже охранительное свидетельство из департамента Торговли и Мануфактуры.

Впрочем, не помогло. Стали писать пародии на его способ подражать Кукольнику.

Но все-таки от древних обветшалых трупов многих тошнило, и потому каждый пародист желал при первой возможности полакомиться свежатиной.

Тщательно прочитывались журналы и газеты, и, если среди гор пародий откапывали маковое зернышко оригинального произведения, тысяча человек набрасывались строчить на него злобные пародии.

Например, в каком-то «Астраханском Листке» некий горемычный писатель сочинил оригинальную повесть, начинавшуюся:

«Солнце уже закатывалось, когда крестьянин шел на усталых ногах, приближаясь к группе деревьев, качающихся от легкого зефира верхушками».

Тысяча человек писала:

«Пародия: Солнце покатывалось со смеху, видя, как крестьянин шел на усталых (еще бы!) руках, приближаясь к группе стоеросовых деревьев, укоризненно качавших головами на автора, который... и т.д.».

В редакторской среде произошла реакция.

После увлечения пародиями они с отвращением отвертывались от них и жаждали с мукой во взоре чего-нибудь оригинального. Увы! Никто уже не мог написать ничего, кроме пародий.

Я с ужасом смотрел на страну, которая разваливалась от этой страшной, разъедающей болезни.

С литературы эта эпидемия перебросилась на другие области жизни, и все население стало пародировать законы, власть, моду, обычаи…

Кто-то громадной лапой стер со страны ее оригинальность… Архитектура подражала исключительно образцам, которые когда-то в свою очередь чему-то подражали, в театрах шли только «Ревизор наизнанку», пародия на «Гамлета» и переделки Валентинова для фарса «Короля Лира»…

Вместо улыбки вся страна растянулась в отвратительную гримасу плохого имитатора…