Три карты, три карты, три карты…

Три волны русской эмиграции можно сравнить с тремя картами знаменитой «Пиковой дамы». При умелом их использовании, то есть грамотном понимании наследия изгнанников, они открывают свое богатство. В противном случае они, конечно же, никого не доведут до безумия, как пушкинского Германна, но неприятностей доставят. Ведь еще историк Василий Ключевский говорил: «История не учительница, а надзирательница magistra vitae (наставница жизни. – А.М.): она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков».

В принципе, продолжая литературные метафоры, про первую волну можно сказать, что она, как гоголевская унтер-офицерская вдова, сама себя высекла. Значительная ее часть еще во время Гражданской войны выступала против белых армий и провозглашенных их командующими правительств. В те годы свергнутый большевиками последний глава Временного правительства Александр Керенский, больше воевал не с красными, а с Колчаком и Врангелем, требуя от стран Антанты прекратить помощь этим «реакционерам». По окончании русской смуты в близком премьеру эсеровском журнале «Воля России» (знаменитом тем, что в нем впервые были напечатаны многие вещи Цветаевой и Ходасевича) неоднократно публиковались очерки о преступлениях, совершенных белыми. Некоторые из них могли бы украсить собой страницы советской периодики. К сожалению, в них было много правды.

Но было бы еще большей ошибкой идеализировать вторую волну. Все-таки значительную ее часть составляли коллаборанты, сотрудничавшие с гитлеровской Германией. В том числе совершая тяжелые преступления. Можно вспомнить начальника «русского гестапо» Пскова Бориса Филистинского, ставшего в Соединенных Штатах писателем и историком литературы, профессором Американского университета (Вашингтон) Борисом Филипповым. Или прозаика Владимира Соколова, превратившегося в США в Самарина, преподавателя Йельского университета. До своего переезда он стал автором многочисленных статей и нескольких брошюр антисемитского характера. В эмиграции переписывался с Борисом Зайцевым и Марком Алдановым, не знавшими о его былых деяниях. Алданов, как это явствует из его неопубликованной переписки (в частности, с тем же Керенским), вообще искренне считал, что среди второй волны военных преступников незначительное меньшинство.

Третья волна во многом переняла системные пороки первой с ее партийным взглядом на явление. Вспомним общественно-литературные войны между журналами Андрея Синявского «Синтаксис», объединившего неозападников, и Владимира Максимова «Континент», в котором печатались неопочвенники. Хуже всего в данной ситуации, что подобный подход в значительной степени сохранялся со стороны эмиграции и в отношении диссидентов, оставшихся в Советском Союзе и постоянно подвергавшихся риску преследования. Вспомним критику западника-эмигранта Александра Янова в адрес почвенника Геннадия Шиманова или работу Людмилы Алексеевой «История инакомыслия в СССР» (1984), в которой православным несогласным отведено 15 страниц, русским националистам – 14. В то время как прошлое Хельсинкской группы воссоздано на 195 страницах, а украинских националистов – на 29. Также важно учитывать, что, оказывая финансовое содействие, Запад, естественно, отдавал предпочтение близким ему политическим течениям диаспоры. Как следствие, возникло неравенство в реализации возможностей для разных политических групп среди изгнанников.

Удастся ли не повторить этих ошибок?

И как понять, какая из трех волн тройка, какая семерка, а какая туз – или все-таки дама?