Записки у трудоголовья

На детективы можно смотреть не только как на жанр массовой литературы, но и «нестандартно». Кадр из сериала «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». 1979–1986

Летом этого года у московского поэта, литературного критика и культуртрегера Бориса Кутенкова вышла вторая книга о современной литературе и литпроцессе «Критик за правым плечом». Как и предыдущие «25 писем о русской поэзии», новинка продолжила линейку молодого издательства «Синяя гора», посвященную отечественной поэзии и исследованиям вокруг нее. По жанру это сборник прикладных заметок обо всем, что связано с литературным творчеством, путеводитель-самоучитель. С Борисом КУТЕНКОВЫМ побеседовал Иван ЖУКОВ.

– Борис, если не считать стихотворных сборников, какая по счету эта книга?

– В эссеистическом жанре – вторая. Год назад в издательстве «Синяя гора» выходили «25 писем о русской поэзии», но эту, новую книгу я, признаться, люблю даже больше. Наверное, потому, что она свободнее по жанру, не обусловлена предложением издательства и выросла сама собой. Она солиднее и по объему – все-таки в «25 письмах…» я был ограничен, они входят в соответствующую серию, где надо выбрать и прокомментировать от 20 до 25 стихотворений. «Критик за правым плечом» – дикопись или дикорастущий жанр, пользуясь определениями Ольги Балла. Первоначально я не задумывал ее в виде книги, а просто как свободные дневниковые заметки о происходящем с литературой сейчас. Уже в процессе составления сборника в нем выстроились три раздела: первый – «57 писем молодому автору». Это, так сказать, заметки с позиции опыта по следам наших семинаров, рефлексия о вхождении в литпроцесс. Третий – заметки книжного блогера о классиках и современниках. И вторая часть – обо всем подряд: этот раздел наиболее характеризует меня как автобиографическую личность, и в нем есть тексты не только о литературе, но и обществе, и о личной жизни.

– Продолжение планируется?

– Безусловно, так как эта книга потенциально бесконечна – она состоит из фрагментов моего Telegram-канала о литературе «тонио крёгер», которые затем складываются в композиционное целое. И ясно, что она будет существовать, пока автору интересно писать в канале, и скорее всего, таким образом, сложится и вторая книга, и третья. Но вообще-то жанр – имеющий традицию в литературе. То есть понятно, что социальные сети дали для него развитие. При этом мы можем вспомнить Монтеня, можем вспомнить Сэй-Сёнагон с ее «Записками у изголовья». Василия Розанова, наконец, с его беспощадно откровенной фрагментарностью и Юрия Олешу с «Ни дня без строчки». Да и много чего еще.

Хочется особо выделить таких корифеев жанра, как Лидия Гинзбург с ее «Записными книжками», которые считаю, без преувеличения, настольными для себя; Ольгу Балла с ее ежегодной «Дикорослью» – и ее регулярными заметками в Живом Журнале, и Александра Чанцева с его микропрозой, близкой к поэзии. Это те люди, на которых я ориентировался. Может быть, на Баллу в большей степени, хотя мне еще учиться писать так компактно, как она. В ее заметках вдохновляет и свет, несомый миру через личную драму, и разносторонний анализ истоков трудоголизма, и просто рефлексия над критикой и книжным блогерством. Думаю, все это – в другом воплощении – есть и в моей книге.

– Наверняка предшественников в подобном жанре гораздо больше. Кого бы вы еще вспомнили из блогеров, которые составляли книгу из своих заметок?

– Сергея Чупринина с его книгой – вольные заметки об истории советской литературы, которые сначала публиковались на его странице в соцсетях, затем были изданы под одной обложкой. Это неоценимый личный дневник очевидца – и веселый, и полный незанудных вздохов об ушедшем времени литературоцентризма, и поучительный для молодых. Помню, меня заинтересовало, что для автора были важны комментаторы его постов, он считал их полноценными соавторами книги. Это по-своему понятно: для такого жанра, где не обойтись без аберраций памяти, уточнения необходимы. Моя книга – о современности, о том, что болело и кипело в литпроцессе в последние три года. Можно сказать, онлайн-книга. Комментарии и подписчики здесь даже по-своему мешали. Чем больше их становилось (Telegram-канал я завел в 2022 году) – тем, как мне кажется, более явно возрастала роль «приличий», оглядки на публику.

Свой канал я завел в начале 2022 года, когда пользователи соцсетей ринулись в телеграм. Недавно перечитал старые заметки и поразился, как я откровенно вел свой канал три года назад. Поэтому книга может показаться действительно в чем-то эпатажной и провокативной. Тут интересно смыкаются «для самого себя» и ощущение малой аудитории. В любом случае таких залихватских и беспардонных по откровенности заметок, как при 30 подписчиках, не будет, когда читателей у тебя намного больше. А делать канал закрытым как-то не хочется, я все же ценю его просветительскую роль.

– Вашей книге и в самом деле свойственны провокационность и эпатаж – не как у Эдуарда Лимонова, конечно, помягче. Признания в любви к Александре Марининой и мыльным операм, как у Ирины Роднянской – к Виктору Пелевину, откровения о любви к попсе и прочее. Это момент искренности, органически присущий вам, или попытка встряхнуть читателя, попытка развести его на эмоции в подобном жанре?

– Тут есть два момента. Первый – это взгляд на отдельные явления массовой культуры как на духовную область. Отдельные вещи Марининой или отдельные поп-песни дороги мне, поскольку они впечатлили именно в формирующий период, до 17 лет; и я воспринимаю их не как обычный потребитель. Тогда я, кстати, считал успех важным для литератора и при всем понимании, насколько это условно, не могу из себя это вытравить. Возможно, в некотором смысле и к лучшему. Видите, на столе лежит диск поп-музыки 2000-х и диск с записью вечера Ольги Седаковой, и все это как-то уживается и трется в моей голове. Некоторые из моих заметок в «Критике за правым плечом» посвящены как раз «нестандартному» взгляду на те же детективы. Определенный плюс такой ситуации, я думаю, в отсутствии снобизма; то есть у меня не может быть презрения к жанру как таковому, никогда не будет такого, чтобы весь масскульт мазать черной краской. Нет, я разбираюсь и часто припоминаю фразу (не помню ее автора) о том, что в любом жанре есть свои жанровые низости. Так же, как и свои плюсы.

Другой момент – это все-таки взгляд иерархизирующий. Кстати, интересно, как это видится в книге читателю: все же как попытка сочетания несочетаемого или как органичное уживание противоречий? У Евгения Абдуллаева есть статья о том, что не нужно пресмыкаться перед массовой культурой – этим мы сами себя отменяем. Его удручает эта тенденция, он пишет, что у нас «время белых флагов». Мол, литераторы покорно сдаются, начинают публиковать интервью с попсовиками. И он абсолютно прав. Но я думаю, что определенный конфликт мой читатель почувствует: между обоснованностью критической иерархии – и этим обостренным переживанием массовой культуры. Надеюсь, ему удастся это совместить.

– Понятно, что эти заметки рассчитаны на широкую аудиторию. Где проходит граница между искренностью, честностью – и уместностью в ваших заметках? В какой мере вы цензурируете себя, прибегаете к умолчаниям?

– Вопрос вы задали очень верный. Я как раз написал об этом в предисловии и, если помните, процитировал фразу Александра Агеева: «Публичный дневник – это злокачественное развитие жанра». Дневник по определению интимен. Но я с детства не мог не показывать всем написанное мной. Когда мне было девять лет, я оставлял свои записи раскрытыми на столе, чтобы их читали родители. И когда они не проявили к нему интереса, у меня как-то органично ушло желание дневника, я переключился на другие вещи. «Я рожден, чтоб целый мир был зритель / Торжества иль гибели моей», по Лермонтову. (Смеется.)

Хочется надеяться, что искренность все же перевешивает. Публичный дневник – это вообще, мне кажется, в чем-то оксюморон, но тем не менее. Жанр очень читабельный как раз в силу краткости заметок, фрагментарности.

– При чтении есть ощущение постоянного сбрасывания кожи – в одной заметке из вас вылезает подросток, в другой вы немолодой уже человек, брюзжащий. Это все спасает от чрезмерного академизма.

– Если нет ощущения академизма, я рад. Потому что хотелось сделать максимально популяризаторскую книгу, хотелось, чтобы она легко читалась. Лет 10–12 назад я бы рассмеялся в ответ на такое желание и отнесся к этому презрительно. Меня все-таки очень простимулировала работа в газете: там я видел реальную аудиторию, которая не понимает наших сложных смыслов, но очень интересуется литературой. Им нужно объяснять то, что порой нам и не надо объяснять. Второе, что помогло умерить снобизм, – это наши поездки по городам и весям с мемориальной антологией. И, наконец, преподавание в университете для пожилой нелитературной аудитории. Я думаю, это правильная эволюция. Другое дело – не опрощаться, а просто понимать, для какой аудитории ты работаешь.

– В своей книге вы довольно откровенно пишете о некоторых фигурах и институциях. Не боитесь физической расправы? Что кто-то узнает себя.

– В некоторых случаях ставлю вместо имен инициалы N и NN. А постоянно задумываться над каждой фразой в смысле осторожности, не заденет ли кого-то… Ну, знаете ли... Это получится, как мемуары Константина Ваншенкина – такие правильные, ровные, ужасно скучные. Зато никто не обидится, хотя и это не гарантировано. Не хотелось бы такого. Так что провокативность и эпатаж, которые вы отметили, действительно присутствуют. А еще – честный взгляд на литературный процесс последних трех лет.