За и против Чехова

В литературоведческом мире порой идут настоящие баталии. Виктор Васнецов. Битва скифов со славянами. Конец 1870-х. ГТГ

Как-то на одной из конференций в ходе дискуссии автор этих строк привел цитату из «Севастопольских рассказов», отметив не всегда ровный стиль раннего Льва Толстого. После чего узнал о себе много нового. Например, что он внебрачный правнук критика-нигилиста Дмитрия Писарева, а также что-то о родстве с футуристами. (То, что футуристы давно стали классиками и предметом академического изучения, как и отрицавшиеся ими Толстой или Пушкин, говорившего не смущало.)

Эта история вспомнилась, когда я начал читать «изборник» литературоведа, доктора филологических наук, профессора МГУ Валентина Хализева (1930–2016). Подготовившие книгу ученики мэтра Ольга Никандрова и Алексей Холиков справедливо отмечают недогматичность его мышления. И не важно, идет ли речь о том же Александре Пушкине (в сборник вошла статья об онегинской Татьяне), Александре Блоке (анализ цикла «О чем поет ветер»), взглядах на культуру Михаила Пришвина, философии Андрея Платонова, раннем творчестве Виктора Жирмунского, теории поступка Михаила Бахтина или о коллеге-современнике Сергее Бочарове, Хализев всегда оставался вне рамок канонического восприятия классики.

Это не значит, что ученый ставил своей задачей ниспровергнуть устоявшуюся традицию. Скорее он стремился понять и одновременно довести до читателя взгляды и суждения, которые не укладывались в привычную догму, в том числе и те, которые могли не разделяться им самим.

Валентин Хализев. Литература как со-бытие: Избранные статьи / Под общ. ред. А.А. Холикова; сост. О.В. Никандрова.– М.: СПб.: Нестор-История, 2025. – 288 с.

Полемика с отрицателями Чехова у Хализева также предельно недогматична. В своих возражениях литературовед апеллировал не к собратьям по цеху, а к… историкам, точнее, к Школе Анналов, уделявшей внимание таким «чеховским» сюжетам, как культура повседневности и жизнь простого обывателя. Впрочем, что тут удивительного: один из создателей Школы Люсьен Февр видел в своем творчестве «бои за историю». В случае с Хализевым можно говорить о боях за литературу, боях за слово.

В другой статье, размышляя о финале «Бранда» Генрика Ибсена, Хализев включал драму в контекст не только литературных, но и разнообразных – порой взаимоисключающих – философских и социальных исканий XIX века. Он обращал внимание, что «это столетие было отмечено целым рядом опытов радикального пересмотра традиционных представлений в сторону либо атеизма, либо решительного обновления христианских верований». При этом ученый проводил концептуальные и текстуальные параллели не только с богоборчеством ницшевского «Заратустры» или антинигилистическими романами Достоевского, но видел в драме великого норвежца влияние «нового христианства» графа Анри де Сен-Симона и недавно появившегося марксизма. В чем заключалась причина независимости мышления мастера? Может быть, в том, что Хализев не воспринимал себя как исследователя, всегда подчеркивая, что он «вузовский преподаватель», который «смог кое-что сказать в науке». Или в том, что, как подлинный ученый, он именно жил наукой, которая стала частью его бытия, со-бытием.