Болезненный роман с читателем

Мастер Чэнь – псевдоним известного китаиста и журналиста. Какое-то время, особенно после выхода первой книги о приключениях героя в средневековом Китае, автор этот псевдоним тщательно охранял, на новых романах можно увидеть фотографию Дмитрия Косырева, журналиста-международника, который тем не менее не спешит расстаться с полюбившейся маской. О маске и душе, о старых и новых романах – разговор с корреспондентом «EL-НГ».

– Начнем с главного: это интервью Дмитрия Косырева или Мастера Чэня?

– Я всеми силами стремился, чтобы это были отдельные персонажи, но что-то не получается. Но все-таки в данном случае – Мастер Чэнь, потому что выходит четвертая книга, там на обложке снова стоит Мастер Чэнь, правда, тут же и моя реальная фотография. Книга называется «Маленький генералиссимус». Она вышла.

– Сперва к Дмитрию Косыреву был придуман Мастер Чэнь, зачем дополнительно к этим двум людям придумана еще женщина, от лица которой идет повествование в романе об Амалии?.. Зачем столько запутывающих троп?

– С женщинами всегда все получается случайно, как известно. С этой тоже, я достаточно подробно все описал в послесловии. Вообще каждая моя книга рождается из музыки. «Любимая мартышка дома Тан», «Любимый ястреб дома Аббасов» – тоже построены на музыке. Сейчас готовлюсь к переизданию этих первых книг и пишу по диску к каждой, как с дисками попытался издать два последних романа. Каждый век, который я описываю, это и ее интонация. А интонация через музыку передается так, как ни через что другое. И книга про Амалию Родригес, мой роман с нею тоже так начинался. С ней происходит много всего интересного, я превращаю ее в жительницу Малайзии и детектива, но характер ее, который виден по тому, как она поет, остается неизменным. Следующая книга, которую я пишу сейчас, тоже происходит из песни Хелависы и ее группы «Мельница», песни про волкодавов. И еще там несколько песен про ведьм с последнего диска. Хотя, естественно, никакого прямого отношения следующая книга к содержанию того, про что Хелависа поет, естественно, не имеет. Это интонация, дух, что-то витающее в воздухе. В итоге я стал женщиной с помощью моих милых девочек. И пока что как угодно меня пытались ругать, но что я плохая женщина – никто не говорил.

– Это важно?

– Все-таки приятно. Каждый раз хочется поставить себе безумную задачу – тогда что-то получается.

– Когда вышла первая ваша книга «Любимая мартышка дома Тан», многие решили, да вы и сами, мне кажется, так думали, что это – начало долгоиграющей серии. Но уже третий роман переметнулся в ХХ век. Чего не хватило – сил, времени, чего еще?

– Если вы обратите внимание, действие одной книги происходит в 751 году, а другой – в 756 году. Между ними места достаточно, так что книги еще будут. Лучшее, что я написал, как мне кажется, это вторая книга – «Любимый ястреб дома Аббаса». И когда я это сделал, понял, что не могу пока сказать большего. Сделал паузу. Чтобы снова подойти к этому герою или к этой теме, мне нужно набраться сил, чтобы сделать что-то если не лучше, то принципиально другое. В принципе я сейчас этим и занят, собираю к книге тонну всяких материалов. А раз собираю, то скорее всего напишу.

– Когда появился роман из новой серии, про Британскую Малайзию, возникло подозрение, что на этой территории вы – меньший специалист. И все из-за огромного количества благодарностей в финале...

– Когда кто-то делает важный звонок, я всегда благодарю. Эти люди действительно присутствовали в работе, но дело в том, что как китаист я специализировался как раз на китайцах Юго-Восточной Азии, на Малайзии. Там я вообще каждый камень знаю, каждую собаку, каждый магазин с его уже сегодняшней историей, там я пишу чуть ли не о своем втором доме. Элемента сказки, естественно, гораздо больше в первых романах, потому что многого я не знаю. А здесь от фактов я просто задыхался. Когда писал вторую «Амалию», я просто брал подшивку газет и брал совершенно реальные эпизоды из деятельности полиции; спектакли, конкретные люди – многое взято из газет. То есть героев я списывал с реальности. С Китаем VIII века такого не сделаешь.

– В классическом детективе сложились определенные правила. Согалсно одному из них, писатель выкладывает перед читателем все детали событий и только особая догадливость детектива позволяет ему раскрыть преступление в финале – до того, как обо всем догадается читатель. Вы в «Амалии» часть деталей скрываете от читателей, так, конечно, проще оставаться самым умным. Почему так?

– Я не уверен, что пишу детективы, не знаю, что это такое. Возможно, на самом деле я пишу музыку... Я не работаю в рамках какого-то жанра ни в литературе, ни где-нибудь еще. Если вижу, что есть какие-то рамки и их можно сломать, немедленно это делаю. Назвал как-то раз написанное «шпионский роман про любовь». Можно и так, а можно еще что-то придумать. К тому же у меня умный читатель, и такие вещи в какой-то степени могут греть ему душ, – то, что с ним наконец-то обращаются как с нормальным человеком. Мой роман с моим читателем мне очень интересен. Я совершенно не пытаюсь стать детективщиком, мне как раз интереснее, когда говорят: «Аллах его разберет, что это такое – детектив или не совсем...» Конечно, кое-что можно понять быстрее, если знаешь, допустим, как функционировали китайские секретные общества между двумя мировыми войнами, потому что после войн они работали уже по-другому. Это в первом романе про Амалию. Нынешний роман можно разгадать, если знать об особенностях биографии британских высших колониальных чиновников той эпохи. Вот такой я гад, такие у меня книги странные.

– Насколько эти романы могли бы стать интересными сегодняшнему китайскому читателю или читателю Малайзии?

– Что касается Малайзии, надеюсь этой зимой нам предстоит выяснить, насколько это им интересно. Думаю, что – очень, хотя иностранный взгляд на чью-то историю всегда кажется странным и немножко китчевым. Когда пишут советскую историю англичане, то всегда немножко смеешься над автором. Но надеюсь, читатели Малайзии мою книгу скоро получат и что-нибудь скажут. Если они поймут, что это все-таки красивая сказка, а не документальное описание того, что было на самом деле, то им будет, наверное, легче.

– Насколько возможно пройти теми маршрутами, которыми ходят ваши герои?

– Можно пройти маршруты всех четырех книг. Я так привязан к деталям и к земле, вплоть до улиц и переулков, что все можно пройти. Выходящая сейчас книга писалась уже в Куала-Лумпуре, так что не нужно даже далеко лететь. Все дома стоят, которые описал, кроме одного, его снесли, и был великий скандал из-за этого сноса, поскольку дом исторический, так называемый Дом Вока. Я бывал в этих местах, все там потрогал, записал в блокнот, как они выглядят сейчас и как выглядели тогда. Самое интересное даже не в этом, это-то, в общем, простая работа с людьми, которые там занимаются наследием, они мне очень помогли. Самое интересное, когда я пытаюсь угадать, что из того, что есть в сегодняшнем Куала-Лумпуре, можно безболезненно перенести в роман, который происходит в 31-м году. Потому что некоторые старые кварталы города, люди с их одеждами, нравами и привычками сохранились. Это не VIII век. В принципе если книга будет продаваться, можно устроить прогулочные маршруты по местам Амалии, ее подвигов. Кстати говоря, Дэн Браун допустил ошибочки, когда описывал путь героя по Парижу, какой-то дотошный читатель прошел за ним с секундомером, и оказалось, что они не могли за это время пройти такой маршрут. У меня секундомер работал нормально.

– Одна из самых главных проблем таких исторических романов в том, что мы передаем часто жителям прошлого ритм и психологию сегодняшнего человека. Есть ли что-то такое, что вы поняли про человека того времени, это скорее про первые два романа из истории VIII века?

– Еще как! Во-первых, я понял, что нельзя считать людей Средневековья и древности идиотами. Они не глупее нас. И если бы мы туда попали, то через некоторое время точно так же стали бы себя вести, как они. Что касается романа про шпиона из Калькутты, то как раз в связи с ним была интересная проблема, с точки зрения сегодняшнего человека, а тогда это не было проблемой – что такое Родина? Герой работал на свою многонациональную торговую корпорацию, сам на себя. Понятие измены было совершенно другим. Понятие национального государства появилось в Европе только после Жанны д’Арк. Для героя были главные ценности: должен жить город, должна жить торговля, кто там хозяин – это второй вопрос. И поэтому он устраивал мир под свои торговые интересы. Если бы книга вышла в советское время, то главлит сказал бы, что герой совершил государственную измену и перешел на сторону врага. А он переходил туда-сюда, и в ту эпоху это было нормально. Надо просто знать историю. С XX веком проще, он к нам ближе, там другое эмоциональное состояние человека. Другое дело – Вторая мировая война уничтожила очень многое в душе многих людей. Мы больше не можем так петь, слушать музыку, так смеяться, как они. Такие мелочи надо просто заметить. Изменилось понятие о мужественном мужчине. Сегодня это такой лохматый гоблин, а в 20-е годы это был женственный человек с заглаженными волосами, тонким лицом в очках, и ничего, женщинам тоже нравилось. Эти мелочи составляют самое интересное, когда пишешь исторический роман.

– Когда заканчивается книжка, нет ли желания куда-то эти знания еще использовать? На вторичный рынок это вынести?

– Конечно, 9/10 материала остается за бортом, и есть неудержимая страсть публичных лекций. Нужно себя сдерживать. Но, с другой стороны, неожиданно оказалось, что работа над романами из жизни VIII века, а потом ХХ полезна для понимания сегодняшней политики. Поэтому в своих колонках, а я остаюсь колумнистом в РИА Новости, я неожиданно стал использовать находки из своих литературных исследований, и оказалось, что я вижу мир уже по-другому. Я уже не говорю о том, что предсказал великий кризис, когда описывал в романе 29-й год. Это было за несколько дней до кризиса, и я сказал: то, что я сейчас пишу, по атмосфере очень похоже на то, что происходит сегодня. Будет скоро кризис, что и случилось.

– Может, скажете, когда он закончится?

– Могу сказать – не сейчас. Сейчас не делали глупостей, которые делали тогда до Рузвельта. Думаю, через три года он закончится, и мы, слегка отощавшие, увидим другой мир. Другой по модели потребления, такие встряски даром не проходят. По крайней мере с тем кризисом было так, сейчас в какой-то мере это повторится.

– После первой книжки, когда вас перекупало одно издательство, оно, верно, предполагало, что получится коммерчески успешный продукт. Насколько сегодня они не разочарованы в вас?

– Издатели понимали, что коммерческий успех будет, все окупается в конечном счете, но не будет бестселлера-миллионника. Мой новый роман выходит тиражом шесть тысяч. Это означает, что каждая книга этого тиража уже кем-то заказана. Это мой коренной читатель, который меня знает, с учетом того, что каждую книгу читают два-три человека, допустим, это тысяч двадцать. Но я их никогда не предам ради денег. Не буду писать примитивные вещи.

– А что там должно быть примитивнее?

– На два половых акта больше, на три убийства с мочиловом больше, очень простые короткие фразы, попсовые исторические сюжеты... Мои сюжеты мало известны даже для жителей тех мест, которые описываются в романе. Для меня страшен эпизод, когда на встрече с читателями я подписывал экземпляр и подошел один человек и сказал: зачем вы вообще полезли в ХХ век писать какой-то женский роман, ваша лучшая книга «Ястреб дома Аббаса»... Он не прав, плохо читал, но все равно это мой читатель. Вот если мне скажут, что я стал слишком простым для моих читателей, это для меня станет страшной вещью. Следующий роман для меня в какой-то степени как раз попытка вернуться к «Ястребу» – по атмосфере, по духу. Я хочу доказать своим близким читателям, что Амалия – это тоже серьезно и совершенно не попса, просто век был легкий, игривый, правда, короткий. Эта легкость сказывается на изложении... От читателей никуда не денешься, это всегда будет сложно, эмоционально, болезненно, наверное, это и хорошо.

– Но чьим коллегой вы себя ощущаете?

– Я себя ощущаю международником-востоковедом, ничьим не коллегой.

– Валентина Зорина?

– Возможно, да. Я не настоящий писатель, и это меня устраивает. Ощущаю себя коллегой с дипломатами, разведчиками, историками, востоковедами и т.д. – это мой мир. Писателей нескольких знаю, но это просто люди такие, мне с ними интересно как с людьми – допустим, с Акуниным, мы с ним оба востоковеды по образованию, с Юзефовичем, который потрясающе пишет про Монголию, мы вместе работали.