Андрей Ваганов Кораблекрушение теплохода «Булгария» – крупнейшая, кстати, катастрофа на российских реках почти за 30 лет, погибло 116 человек – стала, как отметили уже некоторые комментаторы, индикатором абсолютного неблагополучия нашей патриархальной системы управления технологическими процессами и системами. А если попробовать немного обобщить ситуацию – показателем заскорузлости всей общественной системы в стране. Даже Патриарх Кирилл высказался как бы во вполне материалистическом ключе: «Да поможет нам Господь преодолеть эту скорбь и да вразумит Он всех нас, да поможет осознать необходимость жить иначе, иначе строить свои отношения, относиться к технике, но самое главное – к человеческим жизням┘» (курсив мой. – А.В.).
Тут невольно всплывают исторические аналогии. В 1878 году после гибели на Темзе, в черте Лондона, прогулочного парохода «Принцесса Алиса» (затонул 3 сентября 1878 года после столкновения с другим судном; погибли несколько сотен человек) некий лондонский абориген, городской сумасшедший Дуглас Челлоу, ходил взад-вперед по речному берегу с плакатом: «Какие мы владыки морей? Мы даже на Темзе не можем удержать на плаву прогулочное судно! Река свершила свою месть».
Но еще сильнее «бьет по мозгам» – потому что рядом! – другая аналогия.
На следующий день после гибели «Булгарии», 11 июля, самолет Ан-24 авиакомпании «Ангара» с 37 человеками на борту совершил аварийную посадку на реку Обь в Томской области. При приводнении самолет потерял хвост, винт и один из загоревшихся двигателей. Семь человек погибли. Реакция высшего государственного руководства на этот инцидент была вполне ожидаемой: президент России Дмитрий Медведев заявил, что полеты самолетов Ан-24 следует прекратить.
А за два с половиной года до этого, 16 января 2009 года, самолет Airbus модели А-320, принадлежавший компании US Airways, упал в реку Гудзон рядом с Нью-Йорком. На борту находилось 150 пассажиров и пять членов экипажа. Никто не погиб. Один человек получил переломы обеих ног. Еще четверых госпитализировали с диагнозом «переохлаждение» – в Нью-Йорке в тот день было минус десять градусов, температура воды в реке Гудзон – шесть градусов. Показательно поведение людей в этот момент. Они организованно – 155 человек! – выбрались на крылья самолета. Буквально в считанные минуты службы спасения подняли их на борт катеров Береговой охраны, нью-йоркской полиции и находившихся поблизости паромов, которые перевозят пассажиров из Нью-Джерси в Нью-Йорк и обратно. «Пилот провел отличную работу, посадив самолет на реку», – не скрывал восхищения мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг. Эту драму тут же окрестили «чудом на Гудзоне».
Российский аналитик Сергей Переслегин считает, что «чудо на Гудзоне» «означает, что американцы точно владеют каким-то новым принципом управления». «Если бы погибли четыре-пять человек, я бы сказал: американцы очень организованны┘ им повезло, могло получиться гораздо хуже – но не погиб ни один человек! И либо я должен признать это чудом, которое явил Господь, – что есть вполне допустимая точка зрения, либо я принимаю это как следствие управленческой технологии», – подчеркивает Переслегин.
Все говорит за то, что наша страна по уровню осознания сложности процессов управления в техногенном мире застряла в лучшем случае где-то в середине прошлого века. Мы еще можем производить более или менее сложные технические системы – самолеты, ракеты, атомные станции, даже автомобили, но мы уже утратили интерес и способность к прогнозированию последствий влияния этих систем на развитие общества.
Писатель Владимир Сорокин, говоря в одном из интервью о своем романе «День опричника», очень образно и точно, по-моему, оценивает ситуацию: «Мне кажется, что у нас существует просвещенный феодализм, помноженный на высокие технологии. Современные феодалы ездят не в каретах, а на шестисотых «Мерседесах». И хранят свои деньги не в сундуках, а в швейцарских банках. Но ментально они не отличаются от феодалов XVI века». Замечу, что это, казалось бы, чисто метафорическое определение иногда почти текстуально совпадает с вполне академическим; директор Института экономики РАН Руслан Гринберг, например, называет строй, который сложился у нас после 1991-го года, «анархо-феодальным капитализмом»: «Анархо» в том смысле, что «спасайся, кто может». А «феодальный» в смысле капитализации финансовых потоков в соответствии не с общественными, а с партикулярными интересами».
И все-таки, во многом мифологизированное, традиционалистское мышление, присущее и нашему обществу, и, что более печально, структурам управления этим обществом, – это в некотором смысле оборотная сторона социума, истосковавшегося по высоким технологиям, а не по высоким словам. О «стирании граней», о «покаянии» («Каяться – не инновационную экономику создавать», – справедливо замечает Кирилл Мартынов)┘ Так, например, по данным социологических опросов, влияние биотехнологий, как и всех новейших технологий в целом, более 80% респондентов оценивают положительно и только 10% – отрицательно. Влияние новейших технологий на качество жизни положительно оценили 82% опрошенных, отрицательно – 10%. Но вот уровень развития новейших технологий в России 42% опрошенных считают низким, 40% – удовлетворительным и только 6% – высоким.
Возможно, именно тоска по высоким технологиям, вполне ощутимая в общественном сознании, и составляет тот ресурс, используя который еще можно попытаться вернуться к действительно современному и динамичному социально-экономическому развитию.
Дарья Гармоненко 