Верный – неверный

Ой, где ж ты бродишь, мужчина... Фото Reuters

«А вот я, – и она оглядела нас четырех с чувством некоторого превосходства, – уверена, что мой масик мне никогда не изменял и изменять не будет». А потом еще самонадеянно добавила: «Могу дать руку на отсечение». Вот это она зря сказала. Потому что сразу двум из нашей женской компании, в тот момент одиноким, тут же захотелось (хищный прищур глаз их выдал) опровергнуть это утверждение наивной подруги на практике. Ну, а она, вовсе этого не замечая, продолжала дальше свои откровения о своей прекрасной и счастливой жизни с Н.

А я, ее ближайшая подруга и наперсница, чувствовала себя словно уж на раскаленной сковородке. Нет, это не то, что вы наверняка подумали – муж моей любимой подруги не состоял в адюльтере со мной. Дело обстояло хуже – за месяц до этого опрометчивого признания моей дорогой Л. я стала невольной свидетельницей похода ее благоверного на сторону. Связь была из разряда случайных и практически одноразовых, но улики были неоспоримы, и он, и я это прекрасно понимали. Но надо отдать должное выдержке Н. – он не попросил меня ничего не рассказывать его жене. А я – может, малодушно, а может, и правильно – так и поступила: промолчала. И вот теперь Л. весьма опрометчиво распоряжалась судьбой по меньшей мере одной своей руки.

И все бы ничего, муки моей совести в конце концов затихли бы, это был тот классический случай, когда правда никому из нас не была нужна совершенно. Мои друзья по-прежнему выглядели идеальной парой и годы спустя – будто влюбленные друг в друга, как в самом начале знакомства. И по закону жанра Н. дико ревновал свою жену, действительно красотку. Ей это льстило, она считала это проявлением сильной страсти с его стороны, но все это – потом, не в разгар скандала, когда он просто устраивал дикие истерики по поводу того, кто и как посмотрел на нее, даже если это было мимолетно. В такие моменты Л. сначала пыталась перевести все в шутку, ее ревнивца это еще больше ярило, ссора разрасталась даже в присутствии посторонних, потом она рыдала, а у него на лице ходили желваки оскорбленного самолюбия. В конце концов они всегда бурно мирились, а спустя некоторое время все повторялось сначала.

И в такие моменты, а они случались достаточно часто, мне невольно казалось, что той измены не было – ведь не может человек, сам небезупречный, так истово и необоснованно подозревать другого?! И тем более в присутствии свидетеля собственной неверности. Признаюсь, что не раз мне хотелось прервать его одной только фразой, искушение было тем сильнее, чем меньше вариантов предполагало. Но всякий раз мир в их семье восстанавливался, мы уже дружили семьями, и при моем молчаливом соучастии Л. продолжала считать, что раз муж ее ревнует – значит, любит, а раз любит – значит, можно поставить руку, а то и голову на кон, и никаких подозрений в неверности!

Но время шло, и вдруг моя подруга сама увлеклась. Герой ее романа был моложе ее, бросать семью ради него она не собиралась, все было романтично, тайно и страстно, однако – невероятно, но факт – случилась семейная метаморфоза. Теперь уже Л. устраивала мужу бесконечные разборки в моем присутствии и без. Она могла вдруг схватить его телефон и начать проверять, какие эсэмэски приходили ему за последний час. Устраивала ему длительные допросы из-за позднего прихода домой, ревновала даже ко мне. И снова я ничего не понимала, и снова мне хотелось остановить этот спектакль-демонстрацию чувств к партнеру, ревновать которого ты вроде бы особых прав не имеешь по причине измены собственной. И как хорошо, что я этого не сделала! Потому что однажды поняла: игра в ревность, тем более на людях, этой паре была необходима для остроты чувств. Это была конспирология, в которой каждый из них играл в определенные периоды совместной жизни свою роль. Не всегда праведную, но азартную.

Они, кстати, до сих пор вместе и по-прежнему, несмотря на солидный стаж совместной жизни, периодически сольно разыгрывают партию из шекспировской драмы. Ну той, в которой, по Пастернаку, знаменитая фраза Отелло звучит несколько иначе, чем в других переводах: «Ты перед сном молилась, Дездемона?»

Кстати, мои герои едва не повторили драматичную сцену ее гибели. Однажды Н. приснилось, что Л. ему изменяет, и у него на глазах притом. В ярости он стал душить изменницу и проснулся в тот момент, когда почувствовал, что кто-то довольно ощутимо лупит его по голове. Оказалось, что ревнивец перенес свои полуночные страсти в реальность и чуть было не задушил супругу, до того мирно спавшую рядом.

Но эта история обоюдной подозрительности, или, говоря политологическим языком, конфликтности, нуждалась в публичном пространстве: ее участникам явно были необходимы зрители – именно в их присутствии страсти становились яркими и очевидными.

Чего не скажешь о других моих героях. Точнее, герое. Умудрившемся на протяжении целых 20 (двадцати!) лет жить в двух семьях. В одной из которых жена была официальная, в другой – гражданская. И там, и здесь у него было по ребенку, их разница в возрасте исчислялась несколькими месяцами. Фантастичность ситуации была в том, что ни одна, ни другая женщина даже не подозревала о наличии соперницы. Собственно, они не были соперницами, поскольку на протяжении целых, повторюсь, 20 лет обе жили в счастливой уверенности нерушимости семейного союза со своим мужчиной.

Как это ему удавалось, ума не приложу! Как и многие из их друзей, я была только по одну сторону баррикад: и, естественно, воспринимала их как семью, где все друг друга любят. В годовщину их свадьбы, оловянную ли, стеклянную ли, мы обязательно выезжали большой компанией на пикник – шум, веселье, застолье. Кричали им «горько», кстати, и они в этой своей настоящей, как нам всем тогда казалось, жизни самозабвенно целовались.

Были и другие вечеринки по поводу и без, иногда, правда, хозяин дома извинялся перед гостями за то, что вынужден уехать к ночи на работу. Мы, включая жену (ту, что была официальной и настолько любимой, что позволяла себе не работать, благо что деньги, и достаточно приличные, муж в семью приносил, потом оказалось, что и та, другая, не бедствовала), не роптали. Поскольку знали, что у С. тяжелая, но интересная работа – работает посменно наладчиком какой-то сложной аппаратуры в каком-то закрытом военном ящике: двое суток через двое. Так длилось годами, и никому, включая обеих его любящих женщин, и в голову не приходило, что, прощаясь с членами одной своей семьи, он буквально через час приходил в другой свой дом, где его тоже ждали и любили жена и дети – там сын, здесь дочь, фактически одногодки. И как фактическому двоеженцу удавалось альтернативно и весьма ловко проживать обе свои семейные жизни, в деталях знает, пожалуй, только он один. Более того, в официальном варианте (про другой неведомо по причине скрытности фигуранта) с его стороны также наличествовали ревность и бдительность по отношению к домашним.

Скандал разразился в канун фарфоровой свадьбы, то есть за несколько дней до 20-летней годовщины. Пообещав той, из другой своей жизни, женщине поехать в юбилейное путешествие на несколько дней, он был замечен со всей второй семьей и чемоданами на вокзале родственниками из семьи официальной. И система, десятилетиями отлаженная, рухнула в одночасье. Ни там, ни тут обмана простить не захотели. Конфликтная ситуация, несмотря на невероятные усилия сохранить ее в тайне – ну ведь никто не подозревал об этом, никто! – вышла на поверхность. И остается только гадать, как дальше бы развивались события, если бы не досадная случайность, развалившая две семьи и множество дружеских отношений.

К чему все это вспомнилось? Наверное, не всегда все тайное нуждается в том, чтобы стать явным. Равно как и все явное не всегда выглядит достоверным. Хотя – захотела ли я бы стать героиней в первом или во втором варианте? Написала – и задумалась…