Слова товарища Маузера

В одном из рассказов Аркадия Аверченко его собеседник, не обладавший опытом жизни при большевиках, никак не поймет смысла выражения «поставить к стенке». Зачем в Совдепии взрослых людей ставят к стенке? Детей ставят в угол за провинность – понятно, а зачем – взрослых? И здесь в самый раз вспомнить, сколько жутковатых синонимов в русском языке слову «казнить»: и «расстрелять», и «пустить в расход», и «шлёпнуть», и «кокнуть», и «отправить на тот свет» и т.д. А ведь язык – зеркало бытия.

Вождь пролетариата Ленин называл пафос революционного насилия прекрасным. Это говорил не какой-нибудь африканский вождь, вроде Бокасы, съедавший своих врагов в силу дикарских представлений о гегемонии своего племени, а юрист и журналист, как представлял себя в анкетах Владимир Ильич. А поэт Маяковский превратил этот пафос насилия в поэтическую метафору: «Ваше слово, товарищ Маузер». Так орудие убийства было очеловечено и пополнило ряды большевиков. Товарищ Маузер устанавливал порядки не убеждениями, а насилием и страхом. Кто не согласен – к стенке, в расход. Согласно революционному правосознанию, что теперь означает «по понятиям». Поэтому беспредел так легко вписался в деятельность большевиков. Когда эсер в 1918 году совершил убийство председателя Петроградского ВЧК, были взяты и расстреляны заложники, не имевшие к эсерам никакого отношения. Только потому, что принадлежали к другому классовому сословию.

Выстрелы┘ Предсмертные крики и стоны┘ Вот как звучала музыка революции. И вспоминается картина, изображающая Ленина, который слушает «Аппассионату» Бетховена. Поскольку картину нельзя озвучить, остается поверить, что он действительно поглощен «Аппассионатой», а не «Интернационалом». Какие же чувства и образы рождала эта музыка? Неужели звала чинить беззакония и расправы? Наверное, Бетховен ужаснулся бы, узнав, что его творение способно вызвать не пафос радости и очищения души, а пафос насилия и беспредела, где нотными знаками обозначены звуки выстрелов.

Долгие годы советской власти нам внушали, что уничтожать друг друга по признаку классовых различий и есть революционная необходимость, без которой нельзя добиться социальной справедливости для рабочих и крестьян. Да, забота о них – святое дело! Те, кто сеет хлеб, варит сталь, добывает уголь – наши кормильцы, и они заслужили достойную своему труду сытую и благополучную жизнь. Однако лозунг большевиков «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим!» оказался бесстыжей демагогией. Сначала крестьянам землю, отобранную у помещиков, дали, а затем отняли, загнав в колхозы, где они превратились в крепостных: без паспорта, права выйти из колхоза и уехать на заработки в город. А рабочих государство эксплуатировало не хуже прежних вампиров-капиталистов.

Вся жизнь советского народа прошла в очередях за хлебом и молоком, за мылом и носками. Распределение продуктов питания и товаров первой необходимости по карточкам не спасало, а лишь помогало выживать. Себя же большевистская верхушка не обделяла и не несла те же житейские тяготы, что и народ: к ее услугам были спецбуфеты и спецмагазины, спрецсанатории и спецбольницы, они не ютились в коммуналках и бараках, а жили в спецквартирах.

Большевикам было мало, что они принесли несчастья и беды собственному народу. Ослепленные фанатической идеей мировой революции, они пытались раздуть пожар в других странах, на что средств не жалели. Для братских компартий передавалось золото и драгоценные камни, причем не каратами, а мешками, ценнейшие произведения искусства. Они могли спасти от голода и гибели миллионы россиян, тех самых, ради которых якобы совершался октябрьский переворот, но были использованы на кратковременные государственные перевороты в Германии и Венгрии, где власть коммунистов продержалась недолго. Золото и ценности были разбазарены, раскрадены, и этот пир во время чумы устроили большевики.

Поразительно, как определял смысл революции поэт Константин Бальмонт, человек, казалось бы, не от мира сего и далекий от политики, но оказавшийся трезвее и дальновиднее большевиков: «Революция хороша, когда сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир┘ Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения┘ тогда толпами овладевает стихийное безумие┘»

Партийный гимн «Интернационал», воспевший это стихийное безумие, призывал прежде всего к разрушению старого мира до основания и строительству на обломках – нового.

Выстрелы и разрушения уничтожают, а не созидают. Никто стихов за Николая Гумилева, расстрелянного ЧК только по подозрению к причастности к контрреволюционерам, уже не напишет. Никто его не заменит. А таких безвинных жертв у революции было несчитано. Большевики отличались особой циничностью, когда расправлялись с «врагами революции». Вспомним, как они расстреляли демонстрацию питерцев, протестовавших против разгона Учредительного собрания, в которое большевики вошли в меньшинстве. Вспомним, как пускали в расход крестьян, которые, чтобы не умереть с голоду, прятали хлеб, реквизируемый по продразверстке и продналогу. Жестоко было подавлено крестьянское восстание на Тамбовщине, вошедшее в историю как кулацкая вылазка «банды Антонова». Расправу над крестьянами воспел в своей книге «Одиночество» Николай Вирта.

Вдохновителем насилия и беззаконий был Ленин. Он призывал к репрессиям, к уничтожению всех противников большевиков. Стоит прочитать последние тома его собраний сочинений, испещренных призывами расстрелять, сгноить в тюрьме, выслать. Особо он подчеркивал необходимость беспощадно и масштабно истреблять духовенство. И здесь невольно вспоминается иконописный образ вождя, созданный советской литературой. Например, один из писателей поведал нам, как на охоте Ленин не выстрелил в лису, так как она была чертовски красива. Лису пожалел, а людей – нет.

«Окаянные дни» нашли отображение в рассказах и фельетонах Аркадия Аверченко. Это вынужден был, хотя и с оговорками, признать Ленин, откликнувшийся на выход в Париже в 1921 году «Дюжины ножей в спину революции». Он верно сказал, что книга написана «озлобленным до умопомрачения белогвардейцем».

Действительно, писатель большевиков ненавидел, и его сатира – гротеск, преувеличение, фантасмагория в рамках этого острого жанра. Тем не менее художественный текст его доносит до нас жуткую правду о революции. Прочтите фельетон «Взрыв возмущения» и ощутите атмосферу насилия и страха тех революционных лет. Фельетон до сих пор от читателя утаивается.

С болью и горечью писал Аверченко в рассказе «Разрыв с друзьями»: «Простите меня, но не могу читать на пятидесяти страницах о смерти Ивана Ильича. Я теперь привык так: матрос Ковальчук нажал на курок, раздался сухой выстрел┘ Иван Ильич взмахнул руками и брякнулся оземь. «Следующий!» – привычным тоном воскликнул Ковальчук».

Эта картинка – точная иллюстрация и ленинскому пафосу революционного насилия, который впоследствии при Сталине превратился в пафос 37-го года┘