Наталия Оосминская Эрнст Юнгер. Годы оккупации (апрель 1945 – декабрь 1948)/ Пер. с нем. И.П.Стебловой. – СПб.: Владимир Даль, 2007. – 367 с.
Удивительное дело: публикацию в России сочинений Эрнста Юнгера сегодня уже мало кто назовет сенсацией. То, что весь советский период было окружено непроницаемой завесой запретов и умолчаний, теперь является интеллектуальной прозой дня. Ведь на русский язык переведены пусть не все, но зато самые известные сочинения немецкого мыслителя: роман-(анти)утопия «Гелиополь», философский трактат-манифест «Рабочий», сборник эссе «Сердце искателя приключений» и два тома дневников – «В стальных грозах» и «Излучения». Так что выход в свет «Годов оккупации», третьего из числа издаваемых «Владимиром Далем» юнгеровских дневников, можно было бы счесть событием почти рутинным. Если бы не одно обстоятельство, являющееся оборотной стороной как раз этой самой книгоиздательской рутины: выйдя из разряда сенсации, бывшая персона нон грата советской идеологии постепенно переходит в разряд классики. А это уже какая никакая, а революция.
Впрочем, даже для тех, кто уже пунктирно знаком с творчеством Юнгера, «Годы оккупации» станут несомненным открытием. Так, встречая старого приятеля, с которым судьба не сводила энное количество лет, вдруг отдаешь себе отчет, что об этом человеке тебе известно разве что его имя. Помножьте этот повсеместный опыт на юнгеровскую жажду негарантированных истин, и вы сможете составить себе представление о тех сюрпризах, которые таятся под обложкой этой книги.
В 1945 году Юнгеру пятьдесят. Он живет в своем доме в местечке Кирххорст как частное лицо, почти обыватель. Помимо чтения и ведения дневника в число его ежедневных забот входит работа в саду (Юнгер был заядлым ботаником-любителем), так что фиксация глобальных преобразований в мире людей на страницах юнгеровского дневника неизменно соседствует с кропотливыми описаниями мельчайших изменений в мире растений. Отношения Юнгера с властями – и старыми, немецкими, и новыми, коалиционными, – более чем неоднозначные. Признанный герой Первой мировой войны, штабной работник в период Второй, в то же самое время Юнгер – участник Сопротивления и автор трактата «Мир», взятого на вооружение активистами антигитлеровского заговора 20 июля 1944 года. Только личное благоволение Гитлера, вдохновлявшегося книгами Юнгера о Первой мировой войне, спасло тогда писателя от кары. Однако в период «Годов оккупации» это же самое благоволение могло обернуться для Юнгера карой с противоположной, не всегда дотошно-разборчивой стороны.
В этом отношении «Годы оккупации» уникальны. Они проливают свет на то, что обычно остается на периферии стоического сознания. Если бы Юнгера спросили: «Чего боится человек, который не боится смерти?», он должен был бы ответить: «Самого себя». 1 сентября 1945 года Юнгер вспоминает, как однажды в самом начале войны его посетили «двое служащих государственной полиции», «один умный и один физически сильный». Полицейских интересовали связи писателя с лидером старых социалистов Эрнстом Никишем, на тот момент уже заключенным концлагеря. Попытки Юнгера (только что вернувшегося с фронта и потому находившегося в выгодном положении национального героя) представить их общение в самом что ни на есть безобидном свете потерпели полный крах: посетители оказались знакомы с письмами Юнгера к Никишу, где явственно прослеживался левый ход мысли. Такой поворот дела застал Юнгера врасплох: «Отчего же я так смутился, услышав эти слова и увидев свои письма?.. Я сфальшивил, нарисовал такую картину, в которую и сам не верил. К этому добавилась неловкость, которую чувствует человек, очутившийся в сложном, трудно поддающемся описанию положении перед собеседником, который точно знает, чего он хочет, и, будучи, может быть, более ограниченным, тем более уверен в себе. Как правило, описывая потом такие встречи, люди изображают их упрощенно, в черно-белом цвете. На самом деле все гораздо интереснее». После ухода полицейских Юнгер собрал все имевшиеся у него письма и книги Никиша и развел в саду костер. В этот огонь попал среди прочего и дневник Юнгера 1933 года, начинавшийся с большого фейерверка на Темпельгофском поле. «Вот это была утрата», – признается впоследствии Юнгер.
Впрочем, подобные самонаблюдения невротического толка встречаются в записях Юнгера не слишком часто. В его дневниках действует не столько интрига личной биографии, сколько стихия мировой истории. С одинаковым содроганием он поверяет бумаге леденящие душу данные о нацистской «живодерне» концлагерей, превратившей смерть в безличную бюрократическую процедуру, и вести об изнасилованиях, разбоях и убийствах, совершаемых в отношении немецкого населения союзническими войсками и бывшими узниками этой самой «живодерни». Так из апологета войны как высшей формы мобилизации духа Юнгер превращается в бытописателя тотального зла, порой говорящего уже даже не собственными словами, а словами пророка: «Если бы Господь Саваоф не оставил нам небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, уподобились бы Гоморре».
Не трудно предвидеть, что для многих наших соотечественников чтение «Годов оккупации» будет нелегким занятием. Юнгер не оправдывает побежденных, но он, безусловно, и не на стороне победителей. Страдания поверженной Германии кажутся ему несоизмеримыми ее вине, а самодовольство, с которым выигравшие повествуют о «возмездии» немецкому народу, – неприкрытым лицемерием. Вот цитата из записи Юнгера от 12 августа 1945 года, вскоре после известных событий в Хиросиме и Нагасаки: «Шмиц пересказал мне, что сказал один американец, с которым он встретился в Веделе: по-моему, неплохо: «Хорошо, что у Гитлера не было этого оружия, он бы его использовал!» И впрямь, анекдот, да и только.
