Дарья Курдюкова
В 1999 году в Третьяковской галерее прошла большая выставка «Михаил Ларионов – Наталия Гончарова. Шедевры из парижского наследия. Живопись» – знаменитую творческую пару показывали вместе. Теперь Гончарова в Третьяковке солирует, и заглавие «Между Востоком и Западом» отражает не только векторы развития ее искусства. По ее работам можно составить энциклопедию устремлений русского авангарда вообще. Вещи 1907–1959 годов достали преимущественно из собрания самой ГТГ, главной держательницы наследия Гончаровой, – в общей сложности здесь хранится больше 400 картин и несколько тысяч графических листов, основную часть которых галерея получила в дар по завещанию второй жены Ларионова – Александры Томилиной-Ларионовой – в конце 1980-х. Но всего у показа – с живописью, театральной и книжной графикой – 23 участника, среди которых Центр Помпиду, парижский Музей современного искусства и Музей моды Гальера, амстердамский Стеделийк-музей, кельнский Музей Людвига и другие зарубежные и российские музеи и частные коллекционеры. Многие вещи в России не экспонировались. Что-то, по словам Ирины Вакар (показ она курирует вместе с Евгенией Илюхиной), было отреставрировано, кое-где уточнены датировки, так что это еще и исследовательский отчет.
Не всякий большой художник выдерживает испытание большой ретроспективой. Третьяковка любит показывать помногу, и такие обзоры включают не только вершины творчества. Честно по отношению к зрителю (хотя объемы утомляют), но хорошо ли по отношению к художнику, занявшему место в истории лучшими произведениями?.. Вопрос этот возникал, скажем, на ретроспективе Михаила Нестерова. Наталья Гончарова проверку прошла.
Представительница рода Гончаровых-Пушкиных (отец ее был внучатым племянником Натальи Николаевны), она училась на скульптора, а в итоге кистью своей прошла и кубизм с футуризмом, и придуманный Ларионовым лучизм, участвовала в выставках бубнововалетцев, а до того мирискусников, своими подсолнухами передала привет Ван Гогу и цирком – Тулуз-Лотреку, выставлялась с немецкими экспрессионистами и, наконец, благодаря приглашению Дягилева оформить «Золотого петушка» попала в Париж, где в итоге и осталась. Изучив западную традицию, с ней Гончарова по большому счету расплевалась, протестуя «против рабского подчинения Западу, возвращающему нам наши же и восточные формы в опошленном виде и все нивелирующему». Ее авангард шел вперед, повернув голову в прошлое, на Восток русской традиции – к скифским каменным бабам, облюбовавшим ее натюрморты, к красочности лубка в ее павлинах и религиозных сценах.
Как же ее мотало и как она себя не потеряла?! Мотало. Не потеряла. В ее «послужном» легко сосуществуют изощренные эскизы театральных декораций с самыми простыми мотивами пейзажей и натюрмортов. «Испанки», напоминающие, пожалуй, карточные силуэты (в Москве части полиптиха показывают вместе впервые с 1926 года, а сам полиптих был авторской репликой с ширмы, которая попала в Америку, а позднее перешла к Софи Лорен), – с приземистыми крестьянами. И, кстати, с евангелистами, которые дерзко выведены истуканоподобными ребятами из народа (известно, что религиозные работы Гончаровой арестовывали на показах за неортодоксальность – что ж, святые Караваджо тоже в свое время фраппировали публику крестьянским видом). Пишут, будто она с одинаковой естественностью носила шляпы и крестьянские платки. Амазонки авангарда делали эскизы тканей и прозодежды (одежда рабочих, которая выдавалась им предприятием) – а Гончарова сотрудничала, например, с домами моды Шанель и «Мирбор» (вот вам в витрине мирборовское сатиновое вечернее платье с вышивкой). На излете 1950-х она снова, как и в 1910-х, пошла в беспредметность, а после запуска в СССР искусственного спутника Земли взялась за абстрактные экзерсисы на тему космического пространства.
Просто в Гончаровой была незашоренность. Умение воспринимать, не растворяясь в увиденном. И когда деликатность «стаккато» пуантилистской рябины сменяется дикостью «Божества плодородия», написанного монументально, как из камня высеченного, – это не кажется неорганичным. Как, например, не вызывает недоумения, что и написанные Ларионовым ее портреты, и гончаровские автопортреты не сходны меж собой. Она была разной, и впечатление такое, будто получалось у нее это легко.
Хотя есть здесь вещи… странные, для Гончаровой, как кажется, слишком вялые. Созданные уже во Франции, сладостные по-васнецовски, почти слащавые две «кумушки»-испанки, обнаженная тоже с каким-то неловким балансированием между примитивом и салоном да сделанный в том же духе «Завтрак» – может, высмеивающий картины Мане и Моне?..
А еще нынешнюю ретроспективу можно считать ответом Третьяковской галереи в длительных спорах о наследии Гончаровой. После выхода в 2010 и 2011 годах книг Энтони Партона и Дениз Базету о художнице российская сторона была встревожена попаданием в эти монографии произведений, чья подлинность вызывала у нее опасения. По словам Ирины Вакар, Третьяковская галерея получила письмо от адвоката мадам Базету о том, «что, если мы будем понижать репутацию его клиента, получим судебный иск. Но нам совершенно неинтересно заниматься репутацией мадам Базету, мы хотим защитить репутацию Гончаровой. И Ирина Лебедева сказала, что наш ответ – наша выставка. Для нас эта история уже закончилась». Впрочем, на нынешней ретроспективной выставке есть не только музейные, но и вещи из частных собраний – в их провенансе музей абсолютно уверен.
Что до самой Натальи Гончаровой, теперешняя выставка, как лоскут, сшитая из ярких, разнородных картин, когда колорит мог стать главным героем работы, – все это еще и о витальной силе авангарда. О «беспричинной постоянной радости жизни», как писала сама художница.
