Ускользнувшая красота Макинтоша

В Москву привезли, что смогли, из нескольких Чайных комнат, в которых Макинтош оформлял все вплоть до мелочей. Фото пресс-службы Музеев Кремля

Обрадовавшись тому, что выставка «Чарльз Ренни Макинтош: манифест нового стиля» в Музеях Кремля мало того что показывает априори любимый публикой модерн, так еще и первый раз привезла к нам шотландского гуру, архитектора, дизайнера и художника в одном лице, – не стоит ждать от нее слишком многого. Чтобы не разочароваться. В Одностолпной палате Патриаршего дворца всего около 30 вещей – чудные (с ударением на любом слоге) часы «Домино», комод и лампа, подсвечники, трафареты, которые он пионером начал использовать для декорирования интерьеров, чтобы прихотливые завитушки со шкафов и зеркал перекидывались на стены, архитектурные эскизы и афиши, полупрозрачно-лирические акварели. Но главное – стулья. Впрочем, сперва следует все-таки сказать, что теперешняя крошечная «ретроспектива» начинается «соболезнованиями» Школе искусств Глазго. В свое время Макинтош (1868–1928) и сам там учился, а потом создал новое здание, которое вошло во все энциклопедии и стало одной из самых известных его построек. В конце мая там случился пожар, так что утраченное и пострадавшее, в том числе не доехавшее до Москвы, – новое напоминание о хрупкости искусства, которое не заменит реконструкция или имитация.

Собственно, те подлинники, что добрались до Кремля из Музея Виктории и Альберта, Музеев Глазго, Национального траста Шотландии, Шотландской национальной галереи современного искусства и японского Музея искусств Хида Такаяма – главная причина, по которой на выставку все же стоит заглянуть. (Несмотря на то даже, что вообще показ, щедро снабженный фотографиями и мультимедиа, то и дело провоцирует вопрос – как вы хотите посмотреть Макинтоша: просто в книжках или на выставке, которая силой обстоятельств тоже во многом напоминает альбом, но проигрывает даже выставочному каталогу в полноте?  Но это в скобках.) Выставку можно было бы назвать еще как-нибудь вроде «Стул, который построил Макинтош». Потому что Макинтош – не гаджет и не плащ (впрочем, появившийся благодаря тезке – тоже Чарльзу Макинтошу), а стул, который во многом определил новый стиль. (К слову, макинтошевские стулья сейчас выпускает одна итальянская фирма.) С высоченной спинкой, так что хозяин и в любой будничный день, надо полагать, ощущал себя восседающим на троне. Спинки макинтошевских стульев лаконично, но настойчиво прорезаны геометрическими орнаментами, а не всякими там модерновыми растениями да локонами, потому как, приведя в Шотландию модерн, Макинтош, с одной стороны, вспоминал прошлое, с другой же – вводил моду на строгую геометричность, о которой потом во всю силу заявит ар деко.

Знаменитый «стул Макинтош». Здесь, к тому же, со спинкой-лестницей (стул для Главной спальни Хилл-Хаус). Фото пресс-службы музеев Кремля

В прошлое архитектор смотрел, объединяя в построенных им особняках традиции шотландских сельских домов и «баронский стиль» замков. В тогдашнем настоящем привил вкус к любимому модерном синтезу искусств, когда в доме все, вплоть до стен и ламп, выступает как в оркестре, tutti, работая друг на друга. Кстати сказать, к жизни Макинтош тоже отнесся как к неотделимой от искусства части, в том смысле, что женился на художнице Маргарет Макдональд, а его друг Герберт Макнейр – на второй из сестер Маргарет, на Фрэнсис. Их прозвали Четверкой Глазго, поскольку все прошли выучку Школы искусств Глазго и понесли вместе новое искусство в жизнь, ну и соответственно в массы. 

Тут, кстати сказать, в хронологию вклинивается сентиментальный сюжетец. В Кремле показывают латунную шкатулку для драгоценностей со вставками из опалового стекла – не то чтобы очень примечательный ларчик остался памятью о помолвке Макинтоша с Джесси Кеппи, сестрой его коллеги по архитектурному бюро «Хонимен и Кеппи», однако по ходу дела Макинтош по адресу девушки передумал, чтобы жениться на Маргарет Макдональд. Ну, бывает в жизни и так, и сяк, и наперекосяк.

Макинтош проектировал школы и даже церкви, но прославился особняками и чайными комнатами, эдакими модными на рубеже веков довольно демократичными, пускавшими людей с разных ступенек социальной лестницы салонами. Макинтош – это стулья, «Белые интерьеры» и роза его имени (которая действительно с его эскизов перешла потом на грядки селекционеров). В небольшой Одностолпной палате, как могли, старались преобразить пространство, разгородив его на два главных «коридора», из которых открываются небольшие выгородки-коморки – одна посвящена особняку Хилл-Хаус, другая – Китайской комнате (увлечение эпохи Востоком тут откликнулось в абажуре-пагоде) в чайных комнатах на Ингрэм-стрит. В первой – черное бюро, что распахивает, как крылья, створки и сдержанно инкрустировано стеклом, керамикой, перламутром и слоновой костью. Условные лепестки внизу – и условные же не то крылья, не то лепестки сверху, в центре мебельного чрева. В спальне Хилл-Хауса, наоборот, выкрашенная в белый деревянная мебель (сейчас такая находка вряд ли кого-то впечатлила бы, а в 1900-м в Вене на выставке Венского Сецессиона она произвела фурор – ну и потом уж Макинтош стал развивать собственную идею, для жаждущих белого заказчиков, похоже, ставшую idеe fixe). Например, шкафы с опять очень условными розовыми лепестками «роз Макинтоша». Шотландец ведь и с розой обходился по-своему. То есть мог он, конечно, томную акварель с увядшими голубыми розами изобразить (хотя и заставляющими припомнить символистскую хандру Врубеля с его тоже акварельной розой в стакане, но тут – более условными), но скорее для себя. А для своего нового стиля решительно стилизовал цветок под эдакий кружок с перемычками-лепестками.

Новый стиль – это дизайн, накрепко связанный с архитектурой, искусство, неотделимое от (уже не пошлой) повседневности. Манифест – это когда смельчак-шотландец в часах «Домино» (для особняка на Дернгейт в Нортгемптоне, последнего крупного проекта) заставляет стрелки ходить не по цифрам, а по костяшкам домино, причем инкрустирован механизм пластиком, который сейчас в искусстве стал обыденностью, а до Макинтоша был немыслим. И когда книжный шкаф (на сей раз для Хилл-Хауса) делает бодро вращающейся белой деревянной башней из белых реечек, такой легкой, проницаемой и геометрически выверенной, как лучшие из иных сегодняшних небоскребов. И хотя «ретроспектива» получилась не такой, как ее задумывали, спустя больше ста лет Макинтош снова в Москве (великий князь Сергей Александрович пригласил его участвовать в «Выставке архитектуры и художественной промышленности нового стиля» в 1902-м) и, как может, отвечает за перекрестный Год культуры Великобритании и России в то время, пока многие события и вовсе отменяются.