Станислав Минин.
Фото Reuters.
Если верить опубликованной на днях официальной статистике, то в Москве ежедневно убивают, по меньшей мере, двух человек. Однако далеко не каждый день среди двух убитых оказывается известный адвокат и правозащитник. Не каждый день среди них оказывается и молодая журналистка, которую фактически убивают во время работы. Далеко не каждый день убийца стреляет в своих жертв в светлое время суток, в центре многомиллионного города, на глазах у свидетелей – и при этом исчезает, никем не опознанный, не пойманный, не наказанный.
Вполне очевидно, что убийство Станислава Маркелова – заказное, что оно связано с его профессиональной деятельностью. С каким именно ее сегментом, с каким делом – на этот счет звучат разные версии. Кто-то, к примеру, указывает на «дело Буданова». Кто-то, напротив, отбрасывает данную версию как «нелепую». «Дело Буданова» нельзя назвать очевидным поводом, это скорее актуальный информационный контекст, в котором в последнее время фигурировало имя адвоката Маркелова.
Другими словами, пока мы не знаем, почему был убит Станислав Маркелов. Нельзя исключать, что не узнаем мы этого еще очень долго – или узнаем нечто, в чем будет долго сомневаться. Однако в данной ситуации особенно тревожат даже не мотивы или их неизвестность. Печально, но факт: эта тревога притупилась, общество как будто смирилось с тем, что «за это могут и убить». К примеру, мы, наши избранники и общественные деятели привыкли считать происками низкое место России в международных рейтингах свободы прессы или свободы слова, однако убийство журналиста почему-то не шокирует нас, не производит на нас впечатление из ряда вон выходящего события. Разве не так? События «из ряда вон» мы констатируем. Кто с горечью, кто с негодованием, кто холодно – но констатируем.
Мы не знаем, почему был убит Станислав Маркелов, но мы знаем, как он был убит. И «как» тревожит ничуть не меньше, чем «почему». Причем это «свежая» тревога, не притупленная.
Мы смотрим кино, читаем газеты и криминальную хронику в газетах и, как следствие, оперируем неким стереотипом заказного убийства. То, что произошло 19 января на Пречистенке, разрушает этот стереотип. Точно так же разрушает его и убийство Руслана Ямадаева в сентябре прошлого года. Сейчас – неизвестный переходит улицу и стреляет. Тогда – неизвестный подходит к остановившейся на красный свет машине и стреляет. В обоих случаях – день, не поздний вечер, не ночь. В обоих случаях – центр Москвы, не какое-нибудь безлюдье и захолустье, не подъезд и не квартира. В обоих случаях – свидетели, в обоих случаях – вопиющая и пугающая наглость.
Наглость преступления пугает вовсе не тем, что сама по себе она есть нечто «оскверненное», аномальное, грязное, неприятное. Она пугает тем, что очевидным образом отображает умонастроение преступника (в данном случае – заказчика преступления). Это умонастроение, ощущение безнаказанности не возникает на ровном месте, он вовсе не зависит от того, с какой ноги преступник встал сегодня с кровати, хорошо ли он покушал, не болит ли у него голова, не мучит ли изжога. Оно не возникает в социальном вакууме – напротив, оно отражает все сразу: и работу правоохранительных органов, и лицемерие, и гражданское безразличие, и страх. Это как пена на вареве, которое варим мы сами.
Что все это означает? А означает это то, что никто из нас (вне зависимости от рода деятельности) нигде не может чувствовать себя в безопасности. Эту ситуацию едва ли изменишь, поставив на каждом углу по милиционеру, организовав православные дружины, развесив повсюду камеры. Прокурор Чайка, берущий расследование очередного дела под личный контроль, тоже врядли что изменит. Мы сами породили свое государство с его практиками – эффективными или нет, и не стоит ждать никаких изменений, пока мы воспринимаем гарантированные нам права и свободы как опасные, а подчас и излишние привилегии, которыми можно пренебречь и за которые необходимо платить огромную цену. Убийство Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой, как это ни страшно, вписывается в тот образ мира, который мы сами, сознательно или несознательно, выстроили.
Набирая этот текст, я просмотрел некоторые соцопросы прошлых лет. В одном из них россиянам предлагали выбрать «свободу» или «безопасность». Там, где такой выбор становится возможным, пусть даже на уровне вопрошания, мало что может шокировать.
В общем-то мы можем и без следствия ответить на вопрос, почему был убит Станислав Маркелов. Вероятно, он был убит потому, что смерть за пользование собственными правами считается у нас возможной.
