Щелкунчик на Сене

В нынешней постановке «Щелкунчик» выглядит так, как будто Нуриев поставил его вчера.
Сцена из спектакля. Фото с сайта Парижской оперы

Декабрь в Парижской опере на площади Бастилии проходит под знаком балета «Щелкунчик» в постановке Рудольфа Нуриева. Последнее представление состоится 31 декабря, в канун Нового года.

В 1816 году на свет появляется сказка Амадея Гофмана. Несмотря на некоторую сумрачность, она тем не менее преисполнена волшебства новогодних праздников. Сказка под названием «Щелкунчик и Мышиный король» – волшебная история, хорошо знакомая почти каждому ребенку в России, так же как и сказки Вильгельма Гауфа, кстати, в отличие от Франции.

Во Францию история о странном человечке из рода Щелкунчиков перекочевала в 1845 году, после того как попала в руки к одному писателю, тому, что любил записывать свои мысли на голубой бумаге. Александр Дюма-отец не смог пойти наперекор своему таланту сказителя и не стал переводить сказку, а лишь адаптировал ее для своих соотечественников, усилив рождественский дух в пику традиционной тяге немца Гофмана к мрачноватым подтекстам с тонкой ноткой психоаналитических кошмаров. В году 1891-м немецкую сказку с уже французским флером внимательно прочитывает Мариус Иванович Петипа, сравнивает ее с оригиналом и решает: «Нужно делать балет, но по-французски, по-рождественски. Скоро новогодние праздники, а Батюшке Александру III захочется шумных, пышных и неотягощающих дивертисментов». Размышления о музыкальной стороне дела приводят его к недавнему партнеру по «Спящей красавице», Петру Ильичу Чайковскому. Ему-то и предлагает Петипа музыкально переосмыслить историю о деревянной кукле для колки орехов. Вот только Чайковскому милее был русский перевод сказки, без излишнего «бережного» отношения к нежной детской душе, потому что, как потом вспоминал Джордж Баланчин, русский композитор сам до конца жизни сохранил чистоту детского восприятия мира и поэтому считал, что вряд ли стоит заведомо все упрощать. Итак, гофмановский романтизм и даже некоторый фрейдизм, который отрицали и Дюма, и Петипа, возродились в музыке у Чайковского. Да вот первые постановки балета не имели должного успеха, Петипа заболел, и до ума начатую работу доводил другой хореограф, Лев Иванов. Балет закончили лишь к концу следующего, 1892 года. А в 1893-м композитор умер, так и не дождавшись признания своего любимого детища.

Однако в тексте Гофмана, Дюма и Петипа, как и в музыке Чайковского, осталось столько неизведанного, нераспробованного, что не один и не два хореографа в XX веке возвращались к теме Щелкунчика. Только в Парижской опере в разные годы балет представили Жан-Жак Этчеверри (1947), Майкл Райн (1965), Розелла Хайтауэр (1982), Рудольф Нуриев (1985) и Джон Ноймайер (1993).

К новогодним праздникам 2007/2008 Гранд-опера в Париже решила преподнести ценителям балета особый подарок – показать «Щелкунчика» в постановке Рудольфа Нуриева, да так, как будто сам Нуриев ставил его не далее чем вчера. С костюмами, декорациями, танцевальными фигурами и приемами из нуриевского зимнего Парижа середины 80-х. Он, конечно же, уважил традицию Петипа и оставил двухактовую разбивку с основным набором классических сцен, оставил и изменения, которые внес французский балетмейстер в XIX веке в прочтение гофмановского текста, где главная героиня, Мари, стала Кларой, ее отец из доктора Штальбаума превратился в президента Сиберхауса, а Конфетенбург – в Конфитюренбург. И все же для Нуриева, как и в свое время для Чайковского, Гофман и «Щелкунчик» – сказка из его русского прошлого, ее читали на ночь, а после снились сны, о которых не всегда расскажешь взрослым. До того, как приступить к «Щелкунчику» в Париже, он рассказывает старую-старую сказку жителям Стокгольма, Лондона, Милана, Буэнос-Айреса. На дворе 1979 год, Берлин. По родной земле Амадея Гофмана Нуриев ходит в глубочайшем раздумье. Менять, нарушить традицию или же не менять, в конце концов, уже есть классическое понимание балета. И решает менять, потому что это Берлин, Гофман и немцы, значит, не французское им нужно, а свое, сказочное, вырастающее из мрака и причудливо переплетающееся с реальностью, захватывающее не только детей, но и взрослых. Решено, первый акт трогать не будем, улица, дом, рождественские забавы детей и родителей, появление крестного Дроссельмейера, таинственная кукла около наряженной елки, сон Клары, Щелкунчик и мыши – все-все остается. Второй акт – нужна более четкая граница между сном и явью, добавить ужасов, кошмарных превращений, свести девочку Клару с ума, а потом подарить ей прекрасного принца (удивительно похожего на крестного Дроссельмейера) и увлечь в сказочную страну.

Проходит еще шесть лет. Рудольф Нуриев в Парижской опере. Снова «Щелкунчик». Он вспоминает Берлин, успех балета на сцене. И оставляет гофмановскую фантасмагорию, еще более оживляя ее в танце. На сей раз перерабатывает сердцевину второго акта – путешествие Клары по экзотическим странам на пути в Марципановый замок. У Петипа испанский, арабский, русский, китайский танцы – как съестные диковины: шоколад, кофе, водка, чай. У Нуриева каждый танец исполняют родственники Клары, несколькими часами ранее собравшиеся вокруг праздничной елки. Они ее ведут по дороге из детства в страну взросления. Не зря разухабистый русский трепак исполняют родители девочки, будто показывая, что взрослеть не страшно, а даже забавно и весело. Для парижского представления нужны новые декорации, костюмы. Нуриеву помогает Николас Георгиадис. Он шагает во времени, возвращаясь к завораживающему великолепию длинных подолов и четким линиям мундиров, отыскивая их в гардеробе начала века. Дорога воспоминаний увлекает его все дальше, в зимний Петербург. А почему бы и нет, вальс снежинок в парке Императорского дворца. Зато цветы вальсировать будут в одеяниях XVIII века, с налетом барочности.

В декабре 2007-го, как и зимой 1985-го, зал переполнен, заняты даже стоячие места. «Щелкунчик» увлекает в мир новогоднего волшебства. Иногда по-настоящему страшно, по залу прокатываются волны дрожи. Иногда откровенно весело, под русскую плясовую ноги сами просятся... Трудно оторвать глаз от сцены: пышные декорации и танцевальное мастерство, скрепленное талантом кого-то, кто уже далеко остался в прошлом, но жив благодаря искусству. Немного грустно в конце, когда сталкиваешься с финалом и к нему никак не готов. Потому что для русского зрителя, воспитанного русским Гофманом, мечта Клары-Мари в новогоднюю ночь становится былью, а на французской земле она так и останется сном.

Париж