Верю и не верю

Зрелые размышления об искусстве устремлены в прошлое.
Фото ИТАР-ТАСС

В Драматическом театре имени К.С.Станиславского поставили спектакль «Не верю» по мотивам книги великого реформатора «Моя жизнь в искусстве» о том, как ставится спектакль, который не получается. Опережая события, можно сказать, что режиссер Марат Гацалов, взявшийся за этот безумный проект, подводит к выводу, что самое подлинное, самое настоящее в театре есть процесс, в котором не бывает точки. И тот художник, который доволен своим талантом, тот, что ставит эту самую самодовольную жирную точку, перестает таковым быть в этот самый момент.

Спектакль с сакраментальным восклицанием «Не верю», смею предположить, вообще о странном искусстве театра.

Драматург Михаил Дурненков не пишет пьесу-биографию, а режиссер Марат Гацалов не ставит спектакль на историческую тему, но осуществляет постановку с изощренной структурой, помогающей ему смутить публику самой природой сценического искусства. Граница между реальным и театральным, между историей о том «настоящем» Станиславском и режиссере Константине из наших дней здесь искусно смещена.

Публику приглашают не в зал, а на сцену театра и приглашают взглянуть на происходящее как бы из-за кулис, поскольку публика видит и сам спектакль, и то, что происходит за занавесом, и перед ним. В сам зрительный зал Гацалов и художник-постановщик Ксения Перетрухина устанавливают подиум, ведущий от сцены Театра имени К.С.Станиславского в экспозицию музея. Музейная часть есть и на самой сцене, обозначенная торжественно заграждениями, за которыми стоят кресла, висят фотографии. И хотя Гацалов вроде бы без задней мысли разворачивает эту экспозицию справа от зрителя, но почему-то сразу приходит на ум мысль Питера Брука о театрах-музеях и живых театрах и о самом Театре имени К.С.Станиславского, о недавних конфликтах, еще не окончившихся, о самом месте, в котором собрались, освященном именем Станиславского, но опять же – так ли святы для нас эти имена? Многие ли готовы каждый раз доказывать все заново, не учитывая прежнего опыта, входить в новый спектакль беззащитным и растерянным?

Этот спектакль еще и о заветах Станиславского, не о букве, а о духе этих заветов: о вере в свое предназначение, о непримиримой честности, о жертвах во имя искусства.

Спектакль «Не верю» построен по принципу шкатулки в шкатулке. Есть режиссер Костя из наших дней. Живет в обычной квартире с семьей жены, которая беременна. Он ушел из театра, попробовав заняться бизнесом – составлением гороскопов для элитных клиентов. Есть тот самый Станиславский (Алексеев) Константин Сергеевич. Двух Константинов играет Александр Усердин – и играет с пониманием того театра, который предложен Гацаловым. Он играет прежде всего наивного человека, в котором неистребимо живет идеальное представление о театре. Это и роднит Костю и Константина. Бросив театр и занявшись коммерцией, они задыхаются в бытовой невдохновенной реальности.

В спектакле есть театр, причем самый разный: отчаянно самодеятельный из новейшего времени с кинжалами, смертями, отравлениями. Этим, ряженым в пышные костюмы эпохи то ли Шекспира, то ли Шиллера, далеко до Общества литературы и искусства. Есть репетиции в читках, которые с актерами ведет Станиславский, есть закулисье нынешнее и минувшее. Есть реальные исторические персонажи. Особо отметим виртуозную и остроумную игру Дианы Рахмановой (Гликерия Николаевна Федотова) и Ольги Лапшиной (Надежды Михайловны Федотовой) – двух наперсниц Станиславского.

Марат флиртует со всеми этими художественными реальностями, где-то посмеиваясь. Однако Гацалов, несмотря на свой молодой в режиссуре возраст, уже зрело размышляет об искусстве театра, уже знает цену аплодисментам – подлинным и неподлинным. И когда спектакль Кости не случается и актеры сидят подавленными, то происходит чудо. Они берут в руки трещотки, наращивая и усиливая звук, взбивают эту массу до аплодисментов, которые кажутся сначала репетиционным упражнением, но, приближаясь и приближаясь к зрителю, они дают нам понять, что здесь ставится точка спектакля. Нет, не точка, а многоточие. И мы вослед им аплодируем, до конца не осознавая, участвуем ли мы в коллективном упражнении или все-таки благодарим артистов.