Дарья Курдюкова
А Караваджо – самый лучший! Фото автора
Выставку «Караваджо и последователи. Картины из собраний Фонда Роберто Лонги во Флоренции и ГМИИ им. А.С. Пушкина» на Волхонке называют не иначе как продолжением показа самого Караваджо, ставшего на рубеже 2011–2012 годов одним из хитов Пушкинского. Тогда 11 картин строптивого новатора от живописи за три месяца посмотрели 235 тыс. зрителей. Сейчас Караваджо – в единственном числе, есть еще копия с него и около полусотни других картин. И все бы ничего, только манкие «последователи» из заглавия смешались с толпой тех, кого в караваджизме трудно заподозрить.
Выставка, заявленная как копродукция, порой походит на, простите, коммуналку. Но главный здесь, конечно, «Мальчик, укушенный ящерицей» Караваджо. Ему и изумительно гримасничать на отдельной выгородке очень вольготно – не то что плотно развешанным вокруг, как на поклон к нему пришедшим работам у очевидных и совсем не очевидных последователей. Чернокудрый круглолицый красавец, характерный типаж для работ Караваджо, скривил мину, растопырил пальцы (под ними – виновница его страданий) и с такой заразительной экспрессией дернул плечом, что невольно пытаешься «про себя» этот жест повторить, «примерить». В 1590-х, перебравшись из Милана в почтенный Рим, молодой художник сделал такой стоп-кадр – это она прямо сейчас его кусает, мы – на месте «преступления». И арсенал приемов Караваджо – вместе с укушенным – налицо. Тут и контрастный, направленный сверху и сбоку свет, что динамизирует сцену уже за счет того, что пол-лица ярко освещено, а другая половина – в тени, и что то самое выгнутое плечо оказывается как под прожектором, а второе «тонет» в погребном мраке. Здесь и натурализм изображения, почти физически ощущаемый и на скривившейся физиономии жовиальной модели (Караваджо корили, когда он даже святых показывал аки крестьян, не считаясь с канонически принятым благородством ликов), и в том, что, заглядываясь сперва на нежную кожу пресловутой укушенной руки, скоро замечаешь грязные ногти уличного мальчишки.
Караваджо наслаждается маэстрийностью своего письма, тем, что ему будто ничего не стоит передать всякие нюансы и даже отражение окна или двери на стеклянной вазе с цветами. Но свой «стоп-кадр» он вместе с тем делает еще и застывшей во времени аллегорией, которую, впрочем, трактуют по-разному. Одни пишут, что сорванец с голым плечом и цветком за ухом вышел из маргинальных низов римского общества и картина эта – олицетворение боли, связанной с любовью. Другие видят здесь метафору быстротечной юности и страданий от неразделенной любви. Если у мальчика за ухом роза (похоже, что да, но трудно точно понять), так она была, в частности, атрибутом Венеры, ароматным цветком с шипами. Вишня, возле которой крутится ящерица – правда, уже среди религиозных символов, считалась райским фруктом и наградой за добродетель. А ящерицу связывают с одним из Семи свободных искусств – Логикой. Как бы то ни было, видно, так и не попробовавший ягоды юноша чудо как хорош. (К слову, второй такой хранится в Лондонской Национальной галерее.) Из одной этой работы могла бы выйти отдельная выставка (ее и представили накануне в посольстве Италии – по традиции предпоказов одной картины), еще раз напомнившая бы о славном мастере, который жил ярко, вздорно и коротко. Но на теперешнем показе тут не занавес, а отправная точка.
«Последователи» итальянца здесь – не только соотечественники (Орацио Борджанни), но еще испанцы (Хусепе Рибера), французы (Валантен де Булонь) и голландцы (Дирк ван Бабюрен, все перечисленные – из числа признанных караваджистов, но много здесь и других живописцев). Только вот, появившись в названии экспозиции, не все «последователи» вписываются в караваджистскую линию и то и дело норовят рассыпать выставочную конструкцию, как карточный домик. Если о хорошем, то самая простая связка – копия XVII века с картины самого Караваджо «Мальчик, очищающий фрукт». Но начинается показ и вовсе со старшего современника Караваджо – Бартоломео Пассеротти, поскольку он в своих «Торговках птицей» «предвосхитил натурализм Караваджо»… Кураторы (главный научный сотрудник ГМИИ Виктория Маркова, Мина Грегори и Мария Кристина Бандера – соответственно президент и научный директор Фонда Лонги) тянут на выставке сразу много линий, которые, складывается впечатление, «разрывают» ее в разные стороны. Это первый в России показ коллекции флорентийского фонда и одновременно дань уважения знаменитому ученому Роберто Лонги, много изучавшему Караваджо и во многом, можно сказать, заново открывшему его. Логично, что и на выставке придумана привязка к Караваджо. Только она нередко дает сбои. К примеру, погребной свет и грубоватые, активно жестикулирующие герои Валантена де Булоня из двух вариантов «Отречения святого Петра» или «Оплакивание Христа» одного из первых караваджистов Орацио Борджанни тоже с драматичным контрастным освещением развивают манеру новатора-итальянца. Но как ни разглядывай светлую, спокойную «Мадонну с младенцем и маленьким Иоанном Крестителем» академиста Гвидо Рени или огромную алтарную композицию Джованни Бальоне «Явление ангела святому Иосифу», также выполненную почти в пастельной гамме, тоже со спокойными, плавными жестами и пухлыми ангелами на вате облаков, обратный путь от них к Караваджо – если уж за основу берется стиль – видится непреодолимой кривой. А зачем тут рокайльно-галантные школьные сценки Гаспаре Траверси – оттого что он был «живописцем реальности», а термин этот ввел Лонги? Вопросов много.
Наконец, если это не целиком привозной проект (Минкульт советовал музеям в условиях сокращения бюджета делать ставку на свои фонды), а копродукция, отчего по-коммунальному разделены пространства между флорентийским собранием и московским? Теперь ведь можно воссоединить и прекрасную караваджистскую серию «Апостолы» Хусепе Риберы, и работы еще нескольких художников, что хранятся в двух странах. В итоге выставочное повествование скачет и путается. Двойное название с «последователями» мешает, если просто хотелось показать живопись из двух уважаемых коллекций. А так – да, мальчик Караваджо все равно главный. Укушенный и имеет право.
