Мария Ремизова - ВИКТОР ПЕТРОВИЧ, вы принципиально нестоличный житель. Дает ли вам что-нибудь позиция "стороннего" красноярского наблюдателя в понимании жизни?
- Чьей?
- Вашей. России. Жизни вообще.
- В своей бы жизни, дай Бог, разобраться. А России - тем более в нынешнем положении... Есть, конечно, ребята, которые рискуют говорить, что они все знают, все понимают. И даже знают, чем все это кончится. Я к таким не отношусь.
- Как вы оцениваете фигуру Солженицына, его роль в литературе и общественной жизни?
- Хорошо оцениваю. А что касается роли в литературе, общественной жизни, то, по-моему, сейчас нет вообще никого, кто играл бы какую-то роль. Присутствие Солженицына, конечно, как-то ощущается - может быть, не так, как ожидали до приезда. Устали люди, устала страна, и до Солженицына уже нет никакого дела.
- А как вы смотрите на современную литературу? Есть ли в ней фигуры, которые кажутся вам интересными?
- Нормально смотрю. Идет нормальный творческий процесс. Время сложное, перепад, и в литературе - тоже перепад. Согласиться с Ерофеевым, сказать, что она умерла, я не могу. Не может умереть русская литература, поскольку она состоит все-таки не из радостей, не из счастья, а из страданий, из горя. А жизнь всегда давала для этого богатый материал - и сейчас дает. О том, что литература существует, говорит хотя бы разнообразие форм. Другое дело, нравятся они кому-нибудь - вам, мне... Мне многое не нравится. Но я к этим формам отношусь терпимо. Время перехода ведь бывает не только в смысле перестройки. Это началось давно - уход человека из сельского образа жизни в городской. Военная промышленность всосала-таки нашу деревню. Это она всосала, урбанизация не сама по себе произошла. Просто в городе платили больше, создавали условия. Человек, когда представлялась возможность, сначала за взятки по справке уходил из колхоза, а потом просто хлынули оттуда, поселились на этих окраинах, неимоверно разрослась Москва, другие города. Все они набиты бывшими крестьянами. Тут где-то я видел дом, на Рижском, по-моему, шоссе, - я насчитал, в этот дом вошло примерно восемь деревень. Там они живут, кишат. Думали, когда все сойдутся в городе, будут братство, дружба, а вышло наоборот - город служит все большему разъединению крестьян... То же самое происходит и с литературой. Она ушла в город. Мы отпели последний плач - человек пятнадцать нашлось плакальщиков о бывшей деревне. Мы и воспеватели ее одновременно. Как говорится, восплакали хорошо, на достойном уровне, достойном нашей истории, нашей деревни, нашего крестьянства. Но это кончилось. Сейчас идут только жалкие подражания тем книгам, которые были созданы двадцать-тридцать лет назад. Подражают те наивные люди, которые пишут про уже угасшую деревню. Литература теперь должна пробиваться через асфальт, как иногда травинки пробиваются или гриб даже. Писатели, выросшие в этих коробках, в новых условиях, совершенно деревенским не знакомых, должны преодолеть в себе очень тяжелое состояние. И все это или воспеть или проклясть - это их дело. Пока они идут по пути очень сложных поисков - одни проклинают, другим это нравится, третьи, как Хичкок в юбке, превращают все это в какую-то черноту - так они все это восприняли. А я понимаю так - идет болезненный переход из одного состояния в другое и в жизни, и в литературе, и в искусстве.
- А как вы думаете, это кризис в литературе или уже деградация?
- Нет, просто болезненный переход. Накапливается какая-то очень большая творческая энергия. Мы только что провели в крае семинар. Прозаический семинар вел Валентин Курбатов. Есть, есть новые силы. Но они как бы заново все переделывают. Есть авторы, которые называют уже не роман, не повесть, а литературный проект. Им так нравится. Ну да хоть горшком назови, только в печь не ставь. Вот есть Олег Павлов - хороший писатель, Алексей Варламов, другие. Даже те, которые выкаблучиваются. Они хорошие ребята, очень грамотные. Хотя многим, как ни парадоксально прозвучит, мешает именно грамота. Поверхностное образование. Я говорю не о том основательном образовании, какое было у Льва Толстого. А эти все-таки еще соприкоснулись с той школой, в которой учился весь советский народ.
(Продолжение на следующей странице)
