Марк Рац
За плечами у нас история СССР. И мы ее неустанно приглаживаем.
Фото Reuters
Сергей Куриц и Валерий Воробьев выступили в «НГ» (28.10.11) с очень важной – с нашей точки зрения – статьей «Патологии государственного уровня», посвященной коренным проблемам политической модернизации России. Идеологически мы с ними в основном согласны, но, учитывая ответственность темы, считаем своим долгом выделить и подчеркнуть различия в наших позициях. Методологические детали – казалось бы, второстепенные – в сложившейся ситуации могут стать причиной политических ошибок, а их понаделано и без того непростительно много.
Мы отнюдь не претендуем на истину, но в силу сказанного считаем необходимой широкую дискуссию по обсуждаемой теме. Тем более что речь идет не о научном исследовании, а о будущем нашей страны. Чем более разнообразные точки зрения будут представлены, тем более точные решения могут быть выработаны на этой основе. Если, разумеется, представленные точки зрения будут учитываться властями предержащими, что стало бы крупнейшей инновацией в истории России. Некоторые появившиеся в последние годы признаки вселяют надежду на небезосновательность таких упований.
Наличное и желаемое
В.Воробьев и С.Куриц сосредоточили внимание на «патологии» исторически сложившейся политической ситуации в нашей стране, проведя свою диагностику посредством некоего специально построенного нормативного «эталона» государственного управления и конституционного права. Мы занимаемся сходной работой, но трактуем ее иначе. С нашей точки зрения, сама апелляция к разного рода иносказаниям и метафорам в сфере политической мысли, начиная со знаменитого «выпадения из истории» и кончая «колеей и перевалом» (Николай Розов) или обсуждаемой «патологией» (и нормой), свидетельствует о непроработанности темы, дефиците средств ее обсуждения и языка описания.
Мы не считаем возможным квалифицировать те или иные исторически складывающиеся ситуации в жизни стран и народов как «нормальные» или «патологические»: проводить такое различение в истории еще сложнее, чем в медицине, где, заметим, этот вопрос, по гамбургскому счету, тоже далеко не решен. Зато мы говорили бы о «норме» в обсуждении такого рода тем (а не ситуации в стране), которую видим в сопоставлении фактически сложившегося состояния дел, с одной стороны, и идеальной картины желаемого положения дел – с другой. На базе такого сопоставления может строиться, а затем и реализовываться «проект», или, точнее говоря, программа перехода от наличной ситуации к желаемой.
За этой вроде бы простенькой схемой скрываются сложные вопросы, каждый из которых носит, как говорится, судьбоносный характер. Прежде всего заметим, что содержательное наполнение каждого из трех функциональных мест схемы (наличной и идеальной ситуаций, проекта перехода от первой ко второй) тесно связано с наполнением двух других. При этом то или иное их наполнение представляет собой, в сущности, экспликацию политической позиции осуществляющего эту работу политического субъекта. Собственно, наименования политического субъекта, по идее, заслуживает только тот, кто делает подобную работу и публично борется с носителями других взглядов за претворение в жизнь именно своих представлений.
К сожалению, в господствующей политической культуре и публичном дискурсе сказанное обычно остается за кадром: яростная полемика разгорается дальше, при прорисовке и сопоставлении наличной ситуации, включая приведшую к ней историю, и желаемой, идеальной картины. Но вынутые из описанной выше схемы, скажем условно, «шага в будущее», подобные дебаты оказываются контрпродуктивными. Телевизионные проекты «Имя России» и «Исторический процесс» Сергея Кургиняна и Николая Сванидзе свидетельствуют об этом однозначно: они никуда не ведут, а могут служить только материалом для диагноза господствующей ментальности телезрителей.
Понятно, что, будучи продуктами нашей интеллектуальной работы, две обсуждаемые картины – наличная и идеальная – формируются только в паре, в противопоставлении друг другу. Но для прорисовки идеалов одного противопоставления фактическому состоянию дел явно недостаточно: идеалы должны содержать в себе что-то новое. В зависимости от того, где мы это новое собираемся брать, предлагается различать две стратегии. Если мы видим достойные подражания готовые образцы, квалифицируем их как эталоны современной организации дела и в принципе готовы их воспроизводить (пусть и модифицируя применительно к своим условиям), такой способ действий резонно назвать модернизацией. Напротив, если доступные образцы по тем или иным причинам нас не устраивают, то свои идеалы придется «выдумывать из головы», то есть проектировать, – такой способ движения назовем развитием.
Разумеется, эти две стратегии не разделены китайской стеною, но различать их все же полезно, как мы различаем, например, горячее и холодное. При первых поступательных шагах из состояния спячки (покоя, застоя) различие это не так существенно, но по мере дальнейшего движения роль его возрастает: ведь, пользуясь готовыми образцами, мы заведомо никогда не перегоним их производителей, поскольку обречены двигаться только по проложенной ими лыжне. Проектировать собственные идеалы и прокладывать путь по целине много труднее, однако другого способа вырваться вперед нет; здесь точка исторического самоопределения страны и народа – точка, которую давно пора увидеть, и самоопределения, которое пора осуществить.
Возвращаясь теперь к статье В.Воробьева и С.Курица, легко заметить, что они действуют вторым способом, а именно проектируют, мысленно выстраивают свою «диагностическую модель». Бесспорно, эта работа требует «применения современных научных методологий и знаний многих отраслей науки», равно как и знакомства с историческим опытом других стран. Однако мы утверждаем, что вместе с тем эта работа в основе своей не научная, а именно проектная, ибо порождает новую картину (модель, эталон, как называют ее авторы статьи), а не является продуктом одного лишь исследования чего-то существующего.
Коли это так, то бессмысленно ставить вопрос об истинности этой картины или рассчитывать на ее использование для производства научных прогнозов: прогнозировать можно не зависящую от нас погоду, проекты же предполагают особую работу по своей реализации. А вот использовать данную картину для прорисовки фактической ситуации (в диагностических целях) и последовательного развертывания и уточнения самого проекта – вполне можно и нужно: первую работу авторы успешно делают, но вторая, кажется, подменена в их сознании прогнозированием.
Проект или эталон?
С нашей точки зрения, не пользуясь представленной выше схемой и соответствующими различениями, В.Воробьев и С.Куриц неправомерно используют термин «эталон». По своему содержанию эталон, образец, норма могут иметь и проектное происхождение, но соответствующие функции (служить эталоном, образцом, нормой) они приобретают, только получив свое место в пространстве культуры либо будучи навязаны обществу против его воли недемократической властью. Пока что «диагностическая модель» предлагается авторами читателям «НГ», видимо, как средство продвижения и популяризации проекта. Все бы хорошо, но объявление проекта эталоном преждевременно: общество его пока не обсуждало и не принимало в таком качестве, да и российские власти по этому поводу, кажется, не высказывались.
Итак, мы имеем дело с проектом или, если угодно, проектом эталона. Переходя теперь к содержанию обсуждаемой статьи, мы ограничимся сопоставлением диагноза и идеала, как они видятся В.Воробьеву и С.Курицу и нам самим. Начнем с «диагноза», или, как нам привычнее говорить, прорисовки и представления истории и современной политической ситуации в России. Такой подход диктуется логикой В.Воробьева и С.Курица, посвящающих свою статью преимущественно этому. Картина нынешнего состояния России со всеми ее болезнями и патологией как бы выводится ими из «естественной» истории, хотя очевидно, что эта картина рисуется на материале истории в сопоставлении с тем самым идеалом, который будет предъявлен читателю только в конце статьи. И который, кстати, соответствует достаточно определенной (и во многом нам близкой) политической позиции авторов.
 В телевизоре одна реальность. Человек, который его смотрит, живет в другой. Фото ИТАР-ТАСС |
История болезни или история страны?
Мы согласны, что «история системы государственного управления и права России была борьбой с самодержавием (так называли диктатуру. – М.Р., С.К.). Россия припозднилась в борьбе с самодержавием». Правда, чуть ниже говорится о «возникшей в 1918 году традиции диктатуры», в связи с чем позиция авторов несколько расплывается. Наш взгляд на этот счет состоит в том, что самодержавие в России на протяжении столетий было единственной формой государственного управления, и советская власть в этом отношении просто ничего не изменила. Насколько же «Россия припозднилась в борьбе с самодержавием», можно судить по тому, что еще Александр Герцен говорил о несовместимости самодержавия с современной (XIX век!) цивилизацией.
Последовавшие за революцией изменения, притом радикальные, касались других сторон жизни страны и народа, самодержавие же за вычетом двух коротких промежутков времени в 1917-м и в начале 1990-х годов на практике было и остается единственным известным России способом власти и управления. Что же касается массы перемен, привнесенных в жизнь страны большевиками, то важнейшим из такого рода привнесений мы считаем всепроникающую ложь, апогеем которой (но всего лишь апогеем) можно считать «сталинскую Конституцию», провозглашавшую ценности свободы, равенства и братства в годы жесточайшего террора, развязанного против собственного народа. Заметим, В.Воробьев и С.Куриц написали об этом достаточно ясно.
Ничего нового мы здесь вообще-то не открываем: глубинные механизмы жизни такой системы были вскрыты Джорджем Оруэллом 60 с лишним лет назад, а призыв Александра Солженицына «жить не по лжи» прозвучал еще в 1974 году. Постоянно пополняемая библиотека документов советской эпохи развертывает и детализирует эту картину во всех подробностях. Беда в том, что призыв Солженицына так и остался всего лишь призывом, а господство лжи стало, по-видимому, неотъемлемой особенностью российской жизни и alter ego российского самодержавия.
Говоря о нашем времени и о постсоветской России, мы поостереглись бы винить во всем этом кого-то персонально: все мы дети (или внуки) советской страны, рефлексия и интеллектуальная честность – явления для нас пока что довольно редкие. Мы приучились жить без них, и, собственно, в этом состоит, на наш взгляд, глубинная суть смены русской интеллигенции «образованщиной» или – в более общем виде – произведенной большевиками подмены народа, о которой писал Юрий Афанасьев. Иными словами, мы хотели бы верить, что наши власти стремятся сделать как лучше, а если получается как всегда, то по причине дефицита рефлексии и других необходимых средств управленческой работы.
Что касается искоренения интеллигенции, то, по мнению В.Воробьева и С.Курица, это позволило «коммерческим СМИ, а также политологам и масскультуре сместить общественное сознание с «малоинтересного» анализа глубинных дефектов государственного управления и права на интерес к эпизодам личной жизни популярных лиц». На наш взгляд, много важнее не то, ЧТО обсуждается в наших СМИ (и, заметим, прежде всего на контролируемом государством ТВ), а то, КАК это делается.
На экранах СМИ идет жизнь, заметно отличающаяся от реальной, и нетрудно догадаться, что это не аберрация зрения потребителей, а результат особой и очень непростой планомерной и целенаправленной организационной работы тех, кто проектирует и реализует эту фальшпанель. Возможно, организаторы преследуют самые благородные цели – например, вовсе не лишенное смысла поддержание стабильности. Но избранный ими способ достижения целей лишает зрителей и читателей возможности ориентироваться, превращая их, то есть всех нас, в гегелевский «навоз истории».
Идеал или диагностическая модель?
Вернемся к оборванной на самом интересном месте цитате из обсуждаемой статьи. Итак, «возникшая в 1918 году традиция диктатуры представляла объединение в одном лице функции властвования и функции управления. Один человек по своим разумению и предпочтениям бесконтрольно властвует и управляет миллионами людей. За весь период диктатуры так и не появилось обратной связи, поскольку не было создано гражданское общество (курсив наш. – М.Р., С.К.)». Собственно, в первой фразе приведенного отрывка в свернутом виде и содержится наш идеал организации государственного управления.
Уточним только во избежание недоразумений, что, с нашей точки зрения, «объединение в одном лице функции властвования и функции управления» было определяющей характеристикой самодержавия (на Западе эта форма правления именуется абсолютизмом) на протяжении веков. В таком объединении функций состоит суть дела, а реализуется ли оно в форме царизма, совета старейшин, политбюро или нынешнего тандема – совершенно не важно. Уточнения требует и вопрос об обратной связи. Во-первых, сама по себе она появиться не может: в отличие от гражданского общества, которое формируется только «снизу», квазиестественно, механизм обратной связи, вопреки широко распространенным мифам, требует специального конструирования. Но и выстроить такую связь мало: она должна надлежащим образом использоваться управленцами, а это отнюдь не просто.
Два слова о нашем идеале (рассказ о нем – отдельная тема). Одним из важнейших его моментов является функциональное различение и противопоставление власти и управления, намечающееся как заметный тренд в истории современной демократии. Власти приписывается функция поддержания существующего порядка, прежде всего действующего законодательства, а на управление возлагается ответственность за нововведения в жизни страны и народа. Если угодно, власть ответственна за стабильное функционирование системы, управление – за ее развитие.
За этой формулой скрываются два «секрета». Во-первых, власть монологична и предполагает неукоснительное исполнение своих требований, в то время как управление, напротив, диалогично и неотъемлемо от так называемой демократии участия – обсуждения предлагаемых перемен с представителями всех позиций, чьи интересы намечаемыми переменами затрагиваются. В нашем проекте (а в известной мере и в наблюдаемых на Западе трендах) именно демократия участия выходит на первый план, оттесняя свободные выборы как ядерное содержание демократии будущего.
Во-вторых (и это вызывает наибольшие трудности для понимания), функции власти и управления – в отличие от разных ветвей власти – вовсе не предполагается разделять между разными людьми и/или организациями. Напротив, они могут быть и обычно бывают приписаны одним и тем же людям и организациям, чей профессионализм состоит в способности в каждой ситуации различать две указанные функции и выполнять их так, как сказано выше. Нововведения при этом должны осуществляться сообразно действующему законодательству, которое следует перестроить с учетом введенных различений.
При всех условиях нас ждет, как пишут В.Воробьев и С.Куриц, «сложный и длительный переходный период»; предстоит двигаться своим собственным, а стало быть, еще нехоженым путем. Можно, однако, делать это сознательно, контролируя свое движение, а можно положиться на фальшпанель СМИ и чужие образцы. Прежде чем двинуться в путь, мы и предлагаем осмыслить сложившуюся ситуацию и вооружиться необходимыми в таком путешествии средствами навигации. Запрягаем мы, правда, долго, но это не новость, тут уж никуда не денешься.
