Геннадий Евграфов Аполлон Григорьев┘ Поэт, не признанный при жизни. Единственная книга стихотворений вышла в 1846 году ничтожно малым, даже по тем временам, тиражом в 50 экземпляров. Театральный и литературный критик, создавший оригинальную эстетическую систему, но на статьи которого не принято было ссылаться, – зачем смущать умы читателей какой-то «органической» критикой?
Автор исповедальных, до боли искренних повестей и рассказов, художественных очерков и воспоминаний о детстве, московском быте, литературных нравах. Последний романтик и идеалист 40-х годов. Гамлет из Замоскворечья┘
Цыганская венгерка
И над короткой жизнью, изломанной судьбой и трагической любовью, литературными дружбами и враждой, загулами и безденежьем – над всем этим, поверх барьеров, «мятежная дрожь» «Цыганской венгерки», разрывающий душу гитарный стон:
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната,
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата┘
«Цыганская венгерка» – знак жизни, судьбы, поэзии Аполлона Григорьева┘
Фатальность и безысходность унижали повседневное существование, рок продолжал преследовать после смерти. Журналы с принципами и парадоксами органической критики покроются архивной пылью. Стихи забудут. Наступит бесстиховое время. До начала нового столетия Россия переживет две революционные ситуации, беспощадный террор «Народной воли», ответную волну политических репрессий, к которым будет приковано внимание всего западного мира, и «хождение в народ» интеллигенции, закончившееся полным провалом «ходоков».
Внимание нового русского читателя привлечет социально-психологическая проза Достоевского и Толстого, язвительная критика Салтыкова-Щедрина и вспыхнувшая с новой силой после смерти императора Николая журнальная война. Но в то же время «Цыганская венгерка» и «О, говори хоть ты со мной┘» будут осознаваться как песни народные, безымянные, и порой даже исполнителям было неведомо, что слова, которые так волновали их слушателей, принадлежат Аполлону Григорьеву.
Эпоха
Обозначим ее рубежи: 1825–1855.
Когда на Сенатскую площадь вышли декабристы, Григорьеву было всего лишь три года. Когда Николай I отошел в мир иной, Григорьев был уже весьма заметной фигурой в отечественной словесности.
Юность Аполлона Григорьева, его духовное взросление придется на первые годы николаевского правления. Но «жизнь живет протестом», который в разные эпохи по-разному проявляется. Характер протеста зависит не только от общественных условий, но и от душевного склада личности.
Для Григорьева быть личностью означало быть романтиком, а не отчаянным радикалом. Лермонтов убит на дуэли. Полежаев разжалован в солдаты. Чаадаев записан в сумасшедшие. «Мой друг, Отчизне посвятим┘» В 40-е годы начинает свою литературную судьбу Аполлон Григорьев.
Вечный скиталец
Он бежал трижды – из Москвы в Петербург от «нестерпимости семейного догматизма», от болезненной и деспотичной маменьки, державшей его, уже взрослого человека, на привязи, от «родовых вспышек» отца, в общем-то, доброго и благодушного человека. Ему стало несносно жить ребенком в 22 года. Надоело быть Полошенькой – пора было становиться Аполлоном.
Второй раз – из России в Италию, в 1857 году. Не от преследований правительства – преследовали его только кредиторы, а от наконец-то шедшего ему в руки «Москвитянина», от власти, по словам Блока, «побольше власти Белинского». Московский кружок, группировавшийся вокруг журнала, распадался. Погодин был адски скуп и вмешивался в работу «молодой редакции». Григорьев, не веривший в возрождение увядающего журнала, соглашается ехать за границу в качестве домашнего учителя и воспитателя 15-летнего князя Трубецкого.
Третий – из столицы в Оренбург, в 1861 году, с «устюжской» барышней М.Ф.Дубровской. От петербургской жизни – в провинциальную глушь, от выматывающей душу журнальной работы – в кадетский корпус, преподавать. Бежит в надежде на лучшее будущее, но роль спасителя «падшей женщины» ему не по плечу – у барышни оказались собственные представления о хорошей жизни, с григорьевскими явно не совпадавшие. И в Оренбурге счастья он не нашел.
С легкостью необыкновенной съезжал с квартиры на квартиру, менял города, женщин, журналы.
Но во всех своих метаниях не изменял себе.
В 60-х годах в журналах братьев Достоевских «Время» и «Эпоха» начнет печатать воспоминания, которые назовет «Мои литературные и нравственные скитальчества». Литературные и нравственные┘
Скитания в жизни оборачивались скитальчеством в литературе, или наоборот – кто знает┘
Вечный скиталец страстно и безнадежно любил двух женщин.
До самозабвения – Антонину Корш. До самоуничижения – Леониду Визард. И ту, и другую – без взаимности.
Дочь известного московского врача Корша предпочла добропорядочного Кавелина – в будущем либерального юриста и публициста. Дочь сослуживца по Московскому воспитательному дому выбрала в мужья благопристойного Владыкина – начинающего драматурга и актера.
Антонине готов был отдать «всю жизнь, всю душу, все назначение» – вручить судьбу свою.
Ради Леониды готов был бросить все: загулы, цыган, неприкаянность, бездомность – «из бродяги-бессемейника, кочевника обратиться в почтенного и, может быть (чего не может быть?), в «нравственного мещанина». Но...
Любил Антонину Корш – женился на ее сестре Лидии. Брак был неудачным и вскоре распался.
Боготворил Леониду Визард – второй раз женился на номерной проститутке Марии Дубровской. И этот гражданский брак оказался недолговечным.
Чувством неразделенной трагической любви к Корш пронизаны такие стихи, как «Над тобой мне тайная сила дана┘», «К Лавинии», «О, сжалься надо мною», ставшие вехами в его поэтической судьбе.
Визард отечественная поэзия обязана циклом «Борьба», в который вошли, по определению Блока, «такие единственные в своем роде перлы русской лирики», как «О, говори хоть ты со мной, подруга семиструнная┘» и «Цыганская венгерка».
Вовсе не поэт
В начале 30-х годов отец покупает дом в Замоскворечье на Малой Полянке, неподалеку от Церкви Спаса в Наливках. В этом доме пройдут детство и юность. Детство – под знаком суеверий и преданий о таинственных животных и кладах, зарытых в лесу, мертвецах и колдунах, пропитавших атмосферу старого деревянного дома. Юность освящена знакомством, а затем и тесной дружбой с Афанасием Фетом, переросшей в родство душ.
Фет познакомился с Григорьевым в университете, вскоре был представлен родителям и по взаимному согласию переехал в стариковский дом, где студентам выделили комнаты на антресолях.
Страсть к стихотворчеству испытывали оба и при встречах передавали друг другу написанные по ночам стихи. Поэзия окрашивала «тоскливую пустоту жизни». Чуткость к ней у Аполлона была развита необыкновенно. Зависти к чужому, большему таланту никогда не испытывал. Стихи друга ревностно собирал и тщательно переписывал в кожаную тетрадь.
Читали много и быстро, и не только по-русски. Юный Аполлон великолепно владел французским и подолгу не расставался с Ламартином и Гюго. У Фета были другие кумиры – Шиллер и Гете. И Григорьев засел за немецкий, убежденный Фетом, что без знания оного серьезное образование невозможно.
Он ведет лихорадочное существование, нервы напряжены до предела, от «самого отчаянного атеизма» он бросается в «крайний аскетизм», неистово молится перед образами. Ищет выхода в масонстве, даже поговаривает о своем вступлении в ложу┘ и продолжает писать стихи. В «Москвитянине» появляются «Доброй ночи», «О, сжалься надо мной!», «Нет, никогда печальной тайны┘»
Решено – он посвятит себя только поэзии. Но если рубить, то все узлы. Замоскворецкий быт опротивел и давно был в тягость. Опека стариков-родителей унижала. Любовные неудачи преследовали его. Однако «неодолимая жажда жизни» овладевает юношей. Он подводит под прошлым черту и объявляет Фету, что уезжает в Петербург и просит «с возможной мягкостью» передать старикам о случившемся.
Он начинает печататься в журналах Северной столицы, а в 1846 году издает книгу «Стихотворения Аполлона Григорьева», состоявшую из двух разделов – «Гимнов» – переводов масонских песен и «Разных стихотворений», напечатанных в хронологическом порядке.
Белинский, замечавший все, что появлялось нового в российской словесности, заметил и стихи никому неведомого автора, но поэта в нем проглядел: «┘книжка стихотворений г. Григорьева более опечалила нас, нежели порадовала. Мы прочли ее больше, чем с принуждением, – почти со скукою. Дело в том, что из нее мы окончательно убедились, что он не поэт, вовсе не поэт. В его стихотворениях прорываются проблески поэзии, но поэзии ума, негодования. Видишь в них ум и чувство, но не видишь фантазии, творчества, даже стиха». Но он не был бы все же выдающимся критиком, если бы за стихами Григорьева не увидел личности. И первым отметил то, что впоследствии повторяли все пишущие о Григорьеве: он «почти неизменный герой своих стихотворений».
Стихи Аполлона Григорьева – дневник души поэта, которому неуютно в этом мире. Это история внутренней, готовой сорваться на последней прощальной ноте жизни с ее взлетами и падениями, стремлением к возвышенному идеалу, почти что к вечности и невозможностью обрести этот идеал в действительности. В них было «безумное счастье страданья», что Белинский счел «романтической искаженностью чувства и смысла».
Отношения между любящими в этих стихах – всегда борьба двух личностей, эгоистичных, надломленных, страдающих и не умеющих понять друг друга:
Вы рождены меня терзать –
И речью ласково-холодной,
И принужденностью свободной,
И тем, что трудно вас понять,
И тем, что жребий проклинать
Я поневоле должен с вами┘
В это же время поэт создает несколько стихотворений сильного гражданского звучания, о которых наш пессимистически настроенный критик, видимо, не знал. Это «Когда колокола торжественно звучат┘», «Нет, не рожден я биться лбом┘», «Прощание с Петербургом». Некоторые из них без ведома автора Герцен напечатал в своей бесцензурной «Полярной звезде» в Лондоне.
Прощай, холодный и
бесстрастный
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью гнойно-ясной.
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов,
С твоею подлой царской службой,
С твоей чиновнической┘
Которой славны, например,
И Калайдович, и Лакьер,
С твоей претензией – с Европой
Идти и в уровень стоять┘
Будь проклят ты!..
«Москвитянин» и Достоевские
В «Кратком послужном списке», составленном Григорьевым за три недели до смерти, он укажет: «В 1847 году┘ за первый свой честный труд┘ я был обруган Белинским хуже всякого шарлатана. Я уехал в Москву – и там нес азарт в «Городском листке» – но опять-таки свой азарт – был руган».
Так и поведется: будут всегда ругать за свое, а не за чужое, потому что чужого – нет. В Москве произошло два события: женитьба на Лидии Корш, внесшая некоторую успокоенность в его вечно необустроенную жизнь, и знакомство с Александром Островским, повлиявшее на его дальнейшую литературную судьбу.
Он сближается с «молодой редакцией» журнала «Москвитянин», в которую кроме именитого уже Островского входили Борис Алмазов, Евгений Эдельсон, Тертий Филиппов. К тому времени журнал, придерживавшийся консервативной, не созвучной духу времени проофициальной линии, хирел и терял читателя. Прижимистый издатель Погодин с помощью «молодой редакции» прежде всего желал поправить финансовые дела своего детища. И действительно, благодаря молодым «Москвитянин» ожил. Аполлон Григорьев стал одним из самых активнейших сотрудников журнала. Он пишет критические статьи – одну за одной (за пять лет опубликовал около ста работ), изредка печатает стихи и переводы. Это была вторая молодость поэта, пора «восстановления в душе┘ обновленной веры в грунт, в почву, в народ».
Но роман с «Москвитяниным» длился недолго. Кружок распался, идейный мир оказался невозможен, бывшие друзья разошлись по разным дорогам. И Григорьеву ничего не оставалось делать, как примкнуть к «почвенникам» братьям Достоевским. Но, несмотря на идейную близость, и здесь произошел срыв. Федор Михайлович хотел видеть в своем новом талантливом сотруднике прежде всего публициста, а Григорьева именно это и не устраивало. «Я критик, а не публицист», – внушал он редактору.
К цыганам
В начале пятидесятых он влюбляется в Леониду Визард. Со стороны Визард взаимности не было, поэтому чувство поэта было трагическим: для романтика отказ оборачивался не жизненной драмой, а крушением всего и вся. И временами ему казалось, что рушится сама вселенная.
От пушкинских «Цыган» тропка пролегла к «Цыганской венгерке», «широкой и хватающей за душу, стонущей, поющей и горько-юмористической», по признанию самого поэта. Он нашел свою щемяще-искреннюю ноту: чувство неразделенной любви поэт возвел в трагизм существования.
За разрывом с Леонидой последовал разрыв с «Москвитяниным» и Островским, подавшим руку «тушинцам» (под «тушинцами» Григорьев подразумевал революционно-демократический круг литераторов). Он вступил в полосу разрывов.
Русская тоска
Все чаще и чаще мучила неопределенная хандра – не аристократический английский сплин, не бюргерский «зензухт», а убийственная русская тоска, от которой ищут забвения в вине или таборе, бегут за границу или кладут голову на плаху.
Он выбрал заграницу и уехал во Флоренцию. Воспитателем юного князя Трубецкого. После все нарастающих конфликтов с матерью своего подопечного занятия с ним прекратил, мигом собрался и вернулся в Россию.
Местом жительства выбрал Оренбург. И там остался верен себе – не подчиняться никакому диктату ни от кого бы то ни было. В кадетском корпусе вышел приказ, чтобы учителя говели вместе с учащимися на четвертой неделе Великого поста. Григорьев прочитал, но вместо того чтобы расписаться, начертал:
Хоть много я грехов имею,
В них каюсь, их стыжусь, –
По приказанью не говею,
По барабану не молюсь.
┘В долговое отделение «Тарасовки» его упрятали кредиторы.
Из тюрьмы выкупила генеральша Бибикова, желавшая издать его сочинения. В заточении он составит «Краткий послужной список на память моим старым и новым друзьям». Последние стихи посвятит Леониде Визард.
Русский Гамлет, «растерзанный противоречиями между своим Я и окружающею действительностью». Романтик 40-х годов, отвергнутый другой эпохой. Один из самых личностных поэтов ХIХ века┘ Аполлон Григорьев.
