Мене, текел, фарес

Что творится в его косматой башке? Александр Борисов. Лунная ночь. Медведь на охоте. 1899. Архангельский областной музей изобразительных искусств

Если современный автор напишет книгу о человеке, мечтающем о мире, в котором не будет брошенных детей, о правителе, которого власть так и не сумела поработить, о жреце-визионере, готовом отдать жизнь во имя своей веры, современный же читатель по-воландовски недоуменно вскинет бровь: «О чем, о чем? О ком? Вот теперь?» – назовет его романтиком, неисправимым идеалистом и задвинет том в дальний угол. В XXI веке написать такую книгу почти невозможно.

Честно говоря, мир образца 70-х годов XX века, когда «Шардик» вышел в свет, тоже мало располагал к романтизму. К тому времени Ричард Адамс уже имел за плечами не только 20 лет госслужбы и славу автора «Обитателей холмов», но и долгий путь солдата, прошедшего Вторую мировую. Позже он скажет, что роман рождался в муках, зато в итоге стал любимым творением, наиболее полно выразившим его принципы и взгляды на жизнь.

Итак, Ортельга – крохотный осколок некогда могучей цивилизации, постепенно скатывающейся в первобытное варварство. Но в сердцах жителей небольшого речного острова на периферии новой империи все еще тлеет пассионарная искра. Нужно совсем немного, чтобы вспомнить о былых свершениях, – знак свыше, свидетельство божьего участия и защиты. И знамение дано: охотник по имени Кельдерек-играй-с-детьми обнаруживает на острове исполинского медведя. Шардик – живое воплощение культа, многие столетия хранимого жрицами.

Ричард Адамс. Шардик. – М.: Иностранка; Азбука-Аттикус, 2016. - 640 с.

Мирный народ в одночасье превращается в жестокого завоевателя. Полудикая орда одерживает победу за победой, и вскоре в их руках уже сама Бекла, имперская столица, а герой-боговидец становится королем-жрецом при своем божественном звере. Проходят годы, в государстве назревает большое восстание. Однажды медведь вырывается из почетного плена и через всю страну бредет в родные места. Кельдерек повсюду следует за ним. В скитаниях бывший король видит горе и страдания, причиненные его правлением, никем не узнанный, он терпит унижения и голод. В конце концов монарх, когда-то узаконивший торговлю людьми, сам становится рабом. И здесь Шардику вновь отводится главная роль: ценой собственной жизни он спасает своего преследователя вместе с горсткой измученных детей от верной смерти.

На этом цепь довольно странных случайностей не заканчивается: хотя бывший король и попадает в руки повстанцев, которые явно одерживают верх в гражданской войне, великодушные враги прощают его и даже предлагают пост губернатора отсталой провинции, где под его опекой будут жить вырванные из лап работорговцев ребятишки, некогда проданные своими родителями, не нужные никому, кроме Кельдерека-играй-с-детьми. Медвежий культ обретает новый смысл – почитание «Шардика, который умер за детей».

Создается впечатление, что такая развязка принципиальна для автора. Вся фабула в целом несет отпечаток вторичности, подчиненности самодостаточной идее. Сюжетные ходы, по словам Адамса, «не являлись сами собой, легко и просто; …приходилось усердно их выискивать».

В результате случай становится основным сюжетообразующим началом, а отступления от логики возведены в принцип. Такова уж философия писателя, вынесенная в один из эпиграфов: «Суеверие и случай суть проявления Божьей воли». Цитируя Юнга, он подчеркивает, что совершенно осознанно допускает такое нагромождение маловероятных событий, как взятие столицы процветающей империи толпой дикарей, спасение заговорщика буквально из рук палача и освобождение зверя из прочнейшей клетки, не имеющей дверей. Вектор сюжета задается совершенно стихийно: бредет обожженное огнем и израненное человеком животное, а вслед за ним шествуют прочие персонажи и само повествование.

Глубоко эмоциональная идея здесь явно победила. Душевный надлом Кельдерека, чувство вины, готовность страдать, чтобы расплатиться за собственные ошибки, – все это рождает ассоциации не с XXI и даже не с XX веком, а с литературой XIX столетия. «Шардик» гораздо больше похож на русский классический роман с его метаниями героя и проблемой нравственного выбора, чем на прочие произведения автора. Вспомним хотя бы, как болезненно звучит «детская» тема в «Бесах» или в «Преступлении и наказании». Адамс также не склонен щадить читателя. Видимо, неспроста книга посвящена девочке-подростку, которую семья писателя приютила как раз в то время, когда создавалась эпопея.

Может быть, именно в силу своей духовной близости с этим пластом культуры «Шардик» неоднозначно оценивается сейчас. Ведь то, что воспринималось как должное в Литературе Больших Идей, современнику ставится в упрек. Тут и стилистические длинноты – нагромождение образов без действия, – и утомительное в своей неспешности развитие сюжета, и лирические отступления, благодаря которым в эту реальность «вторгаются» Атлантида и шекспировский Банко, Анды и Элевсин. Но многословность оправдывается детализацией, без которой не оживить выдуманный мир, а неторопливая поступь сюжета делает текст почти поэтическим.

Общество, изображенное в «Шардике», – поистине шедевр эклектики. Если перевести ортельгийские реалии на «земной язык», то здесь намешаны Средневековье, античность и первобытная древность. Спору нет: прогресс – вещь противоречивая и никоим образом не линейная, но все же тотемическая религия и гуманизм редко соседствуют. Конечно, творец в своей вселенной хозяйничает как хочет. Он даже может задать для нее иные законы развития. Тем не менее, раз уж Ортельга и Бекла так похожи на земные государства, а привычные нам флора и фауна лишь отчасти дополнены неведомыми растениями и животными, вопросы к автору остаются.

Портреты действующих лиц достаточно условны. В сущности, герой в этом романе только один – богоискатель Кельдерек. Остальные фигуры часто выглядят плоскими, обозначенными одной-двумя характерными чертами. Жрица Тугинда мудра, повстанец Эллерот смел и благороден, работорговец Геншед – просто отвратительный садист, к тому же чуть ли не единственный действительно «плохой человек». По Адамсу, зло чаще всего заключено не в конкретном индивиде, а в ситуации.

Можно ли считать полноценным персонажем Шардика? Едва ли. Он воплощает непредсказуемую космическую силу без какого-либо личного начала. Мы так и не узнали, что творилось в его косматой башке. В отличие от «Обитателей холмов» здесь животные совсем не антропоморфны и мало вовлечены в эмоциональную стихию истории.

Роман действительно велик. Работа над такой объемистой вещью является чем-то вроде марафонского забега для автора. Адамс писал его почти три года. Русский перевод «Шардика» производит впечатление в целом добротного и скрупулезного. Правда, есть несколько, на мой взгляд, неудачных решений, возможно, отчасти спровоцированных оригиналом. Местный правитель назван «бароном» (baron), кожаная куртка – «жакетом» (tunic), а узкое ущелье – «дефиле» (bottleneck). Это рождает ассоциации или с европейским Средневековьем, или с лексикой еще более поздних эпох, что кажется не вполне обоснованным, особенно в сочетании с просторечными выражениями («всяко придется пройти через это дефиле»).

В книге есть один удачный образ: большие весы, спроектированные мастером Флейтилем, местным Будахом. На таких можно взвесить разом целую телегу вместе с волами. Роман Адамса, как неповоротливый, доверху нагруженный идеями воз, взвешен и найден весьма существенным. «Шардик» – серьезный гуманистический роман, не слишком современный, но оттого не менее своевременный.

Уфа