Подлинная скрепа

По России – за поэзией коренных народов. Фото из архива Виктора Куллэ

В 2016 году в рамках Программы поддержки национальных литератур Объединенное гуманитарное издательство планирует выпустить «Антологию современной поэзии России». С главным редактором ОГИ Максимом АМЕЛИНЫМ и одним из переводчиков антологии Виктором КУЛЛЭ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Максим Альбертович, как возникла идея создания «Антологии современной поэзии России»?

М.А.: Я участвовал в форумах русскоязычных писателей, которые проводил Сергей Филатов. И там, на Северном Кавказе, в Карачаево-Черкессии и Северной Осетии, я познакомился с текстами местных писателей и был удивлен тому, что они пишут не на родном языке, а на русском.

– А чем лучше для них писать на родном языке?

М.А.: Здесь для них больше свободы, и можно делать что угодно. Писать на своем языке стоит и потому, что лучше быть в своей литературе на первых местах, чем в русской на последних.

– Одна из целей антологии, как я понимаю, объединить коренные языки, существующие на территории России…

М.А.: Конечно. Например, на мой взгляд, Советский Союз разрушился не из-за социальных проблем. Дело в том, что интеллектуально русская ментальность просто не смогла удержать эти народы в своей общности, а страна – дать им такую высокоинтеллектуальную планку, к которой бы они стремились. Если мы сейчас повторим ту же ошибку, то и современную Россию может ждать то же самое. Для народов страны русский язык – язык межнационального общения. Особенно это хорошо видно в Дагестане. Только там существует чуть ли не 180 местных языков, а с наречиями доходит и до 300, и поэтому русский язык там объединяющий.

– Для антологии выбрано 44 языка, хотя их значительно больше. По какому принципу выбирались языки?

М.А.: Хотелось собрать литературные языки, и в данном случае поэты, которые пишут на своих коренных языках, выступают как национальная интеллектуальная элита, хранители. Пять лет назад закончилось все, что еще с советского времени по инерции работало, на старом маховике. А дальше – пришли турки, стали поддерживать тюркоязычную литературу, венгры и финны – угро-финские языки, китайцы с японцами – дальневосточные литературы… В этом ничего, наверно, плохого нет, но в общем это как-то странно.

– То есть мы возвращаемся к корням?

М.А.: По сути, да, ведь в русский этнос впиталось очень много кого – финно-угры, например, они везде – от юга до севера России. И многие топонимы, например Москвы и окрестностей, – это финно-угорские названия. Сейчас существует большое количество литературных языков, созданных в советское время, скажем, чукотский язык не был литературным до XX века. В принципе большие языки при численности от 120–200 тысяч человек рождают литературные языки.

– Как происходит работа над антологией?

М.А.: Для каждого стихотворения делается подстрочник, потом их перекладывают на русский язык переводчики, есть еще небольшое количество таких людей. Далее перевод согласуется с автором, потому что никакой подстрочник не отражает оригинал. И по этой же причине для перевода мы всегда просим присылать оригинал, чтобы видеть, как он устроен фонетически.

– А вы, Виктор Альфредович, как определяете этот проект издания антологии?

В.К.: Думаю, это благое дело. Но каждое благое начинание в процессе исполнения может замусориться, поэтому наша задача – сделать его честно и чисто. Четверть века у нас никто не занимался литературами народов страны. Да, в Советском Союзе это происходило, может быть, достаточно тупо, бюрократически – но хоть как-то происходило. Партия сказала, что каждому народу положено по национальной литературе – и соответственно их развивали, были они или нет. А уже в наше время я сталкивался с тем, что некоторые языки так называемых малых народов умирают. Это очень страшно. Составляя для нынешнего проекта список национальных литератур, мы выяснили, что на языке нивхов пишет сейчас лишь один человек – Владимир Санги. Он замечательный поэт, живой классик, но последователей у него, боюсь, нет. Есть немало языков, вполне живых в бытовом общении, на которых не существует литературы: например, никто не пишет по-эвенкски. Есть филологи, изучающие памятники фольклора, но писателей нет. Поэзия – хранительница языка. Когда умирает тот, кто умеет слышать и ритмически организовывать родную речь – последний поэт, – умирает и язык. Умение услышать друг друга – основа нормального человеческого сосуществования. Тем более в нашей многонациональной федерации. В рамках проекта мы честно пытались выявить всех, кто реально сейчас пишет на национальных языках. Я, например, ездил в Хакасию, Тыву, Бурятию, чтобы найти настоящих поэтов.

– Которых до этого не знали?

В.К.: Кого-то знал, кого-то – нет. Ведь, если не знаешь языка, на слух невозможно определить, кто есть кто. Настоящий поэт, как правило, не светится на публике, не занимается саморекламой. Он просто живет и пишет.

– Тогда как быть в данной ситуации? Кто это может отсеять?

В.К.: Во-первых, составляются подстрочники, и первоначальная оценка происходит именно по ним. Во-вторых, ты обращаешься к людям, которые болеют за эту литературу. Когда приезжаешь в республику, тебя встречают как столичного гостя: устраивается писательское собрание, некие посиделки... Порой сразу видно по подаче, по повадкам, что человек – не поэт, а скорее литературный функционер. А для нас главное – найти именно поэтов. Я, например, опрашивал филологов, занимающихся национальными литературами, редакторов местных журналов, каждый составлял свои списки. На те имена, которые присутствовали сразу в нескольких списках, обращал внимание в первую очередь. Так я открыл для себя замечательную совершенно бурятскую поэтессу Галину Раднаеву (Санджэ-Сурун). Мне кажется, она чем-то сродни Марине Цветаевой: такое парадоксальное сочетание буддийского сознания со взрывным темпераментом. Я страшно доволен: она – воистину настоящий большой поэт. Сейчас ускоренными темпами перевожу.

– Прочитать сможете?

В.К.: Пожалуйста:

Дочурка, дверь балкона 

приоткрыв,

иззябшего впустила воробья.

Согреть бездомного – благой 

порыв.

Уверена: не заругаюсь я.

– Глупышка, – жаворонку 

моему

для объяснения слова найду, –

крылатым душам жалость 

ни к чему:

в Аду живущий – счастлив 

лишь в Аду.

Чистейшая, беспримесная поэзия – никакой орнаментальной экзотики.

– Сколько вам пришлось перечитать?

В.К.: Я еще не все перечитал из того, что привез. В разных республиках по-разному. В Хакасии мы не без усилий нашли трех поэтов, пишущих на национальном языке. В Туве и Бурятии ситуация гораздо лучше. Так получилось, что в Туве глава писательской организации – мой давний однокашник по Литинституту, истинный поэт Эдуард Мижит. Я об этом узнал, лишь включившись в проект. Там же я открыл для себя фантастического поэта Николая Куулара. Он, кстати, сам поразительный переводчик: перевел на родной язык объемный корпус русской классической поэзии, прозу Акутагавы, огромное количество буддистских текстов. Двадцать лет жизни отдал переводу Библии. Написал для детишек учебник родной речи. В республике существует с дюжину поэтов, из которых для антологии мы должны отобрать положенных троих.

– Как происходила подготовка антологии?

В.К.: Увы, работать пришлось в сжатые сроки, хотя Максим (Максим Амелин. – «НГ-EL») подал этот проект в начале Года литературы, только в его конце все было утверждено. Сейчас уже понятно, что антология выйдет. Нашей задачей является не только отобрать поэтов, но и сделать качественные новые переводы – так, чтобы они зажили самостоятельной жизнью по-русски. Чтобы антология не превратилась в эдакую помпезную «братскую могилу». В советский период выработался дурной язык усредненных «как бы переводов» с национальных языков – главное, чтоб столбиком и в рифму. Мало кто заботился, чтобы это были хорошие стихи для русского слуха. Случались исключения – Рамсул Гамзатов, например. Но не всем национальным поэтам так посчастливилось, как Гамзатову с Наумом Гребневым и Яковом Козловским. Выход антологии – лишь начало программы, рассчитанной на 2016–2018 годы. Народам федерации важно уметь слышать друг друга. Если мы этого не усвоим, будут умирать языки. А умирание языков – явление болезненное, которое может вызвать волну агрессивного сопротивления. Будущее нашей страны – в обретении гармоничного сосуществования различных народов, носителей разной языковой реальности. Приведу пример. У меня есть друг, он увлечен идеей сибирского сепаратизма. Мы с ним по этому поводу дискутируем. Однажды он обратился за поддержкой к общему другу – бурятскому поэту: «Хоть ты объясни этому тупому великорусскому шовинисту, как здорово могла бы жить свободная и независимая Бурятия!» Ответ его сразил: «Как можно? Наши старейшины год упрашивали Петра I, чтобы он взял нас под свою руку. Если б не согласился – бурят сегодня вообще бы не было. И как мы Белую Богиню предать можем?» Ведь Бурятия в 1703 году вошла в состав Российской империи добровольно. Знание подобных вещей обладает немалой ценностью. Пусть политики преследуют свои интересы, но если до них дойдет, что это не байка, а реальная, практическая основа сосуществования народов, наше занятие национальными литературами обретет смысл. По сути, это и есть одна из тех самых подлинных, а не изобретенных политтехнологами «скреп».

– Смогли бы вы сейчас навскидку выделить языковые особенности авторов, с текстами которых пришлось работать?

В.К.: Каждый язык уникален. В языках тех народов, которыми я занимаюсь для антологии, вообще нет традиции рифмы как таковой. У них зачины строки созвучны – это называется анафорой. Вдобавок стихи крепятся богатой аллитерационной насыщенностью. Как это переводить – сложный и спорный вопрос. Например, мой друг, блистательный бурятский поэт Амарсана Улзытуев, опубликовал книгу «Анафоры», в которой он пытается применить этот прием для русского языка. Возможно, это может стать и весьма любопытным способом перевода. Пока непонятно. В любом случае важно умение слышать звук, мелос – ведь в этих языках нет ударений. Наш слух привык к силлаботонике, к чередованию ударных и безударных слогов, а там долгие и краткие слоги чередуются. Совсем иной фонетический принцип. Поэтому любой перевод до некоторой степени будет условностью, точно так же, как и русский гекзаметр, которым переведен Гомер, лишь условно коррелируется с античным гекзаметром. Или как переводы из арабской, китайской, японской поэзии. Приходится искать какие-то механизмы, какую-то соразмерную систему фонетической организации текста. При этом чрезвычайно важно не зацикливаться на экзотике – нужно, чтобы переведенные стихи были хороши для русского читателя. Если этого не добиться, прочее не будет иметь смысла. Получится эдакий искусственный вольер для «малых народов», который будет выглядеть нелепо и унизительно. Для меня всякий случай удачного перевода – чудо, более трудное и редкостное, чем написание собственного пристойного стиха. Повторяю: главное – стремиться к тому, чтобы переведенное стихотворение стало фактом русской поэзии.