Вероника Чернышева
Ирина Михайловская не любит термины «журнал-партнер» и «журнал-друг».
Фото Ольги Бегченковой
– Как в вашей жизни началась глянцевая история?
– Совершенно случайно, хотя, может, и не совсем. Главный редактор Vogue Алена Долецкая была моим преподавателем в университете. Я училась у нее все пять лет, она была прекрасным, искрометнейшим преподавателем, и мы были ее любимой группой. Много лет спустя, уже успев поработать в самых разных местах – от того же филфака МГУ до консалтинговой компании PriceWaterhouseCoopers, – я родила дочку и почти полтора года сидела дома. Ну не совсем сидела – параллельно училась на вечернем на журфаке, отделение PR и рекламы. И тут один мой знакомый летел из Лондона и прочитал в самолете в Daily Telegraph, что скоро открывается русский Vogue, а главным редактором будет Долецкая. Я была на распутье, но знала, что в Price возвращаться не хочу (хоть там и была хорошая зарплата). Поэтому я позвонила Алене и спросила, набирают ли они пиар-отдел. А она сказала, да зачем вам пиар, приходите, побеседуем, может, придете в редакцию, писать начнете? Собеседование со мной проводили сразу человек пять: тогда русский Vogue только готовился к старту, много иностранцев было. Уже не помню, что именно я говорила тогда на интервью, но подозреваю: говори я что-нибудь подобное сейчас – меня бы туда не взяли. Я не видела к тому моменту ни одного номера Vogue и вникнуть раньше в глянцевую тему даже не пыталась. Тем не менее меня взяли младшим редактором в отдел культуры – может быть, из-за хорошего английского.
– Когда вам пришлось профессионально вникать в эту тему, была ли она органична русской жизни?
– Не более неорганична, чем все другие явления в обществе, которые пришли к нам вместе с деньгами и свободным рынком: бутики, рестораны и т.п. Люди стали выезжать за границу. Начало издания многих других глянцевых журналов пришлось именно на этот период. По-моему, все было закономерно и поэтому органично. Другое дело, что истории глянца у нас никогда не было: ни фотографов, ни стилистов, ни авторов. Все учились постепенно.
– Вы учились – глянцевый мир мужал.
– С одной стороны – да, с другой – если работаешь в каком-то одном издании, смотришь на мир сквозь его рамки. У каждого своя история, своя кастрюлька с супом. В Vogue не знали, что происходит в Cosmopoliten, а там не интересовались внутренней жизнью Elle. Когда после семи лет работы в Vogue (я на тот момент была старшим редактором отдела культуры) я перешла в Elle, бывшие коллеги спрашивали: «Ну что, есть ли жизнь на Марсе?» Многие издательские дома настаивают на патриотизме сотрудников, и это, с одной стороны, понятно, а с другой┘ Это же просто работа, человек сам решает, что ему важнее на данном этапе жизни: чтобы интересно было, или деньги, или график свободный, или что-то еще... Хорошо, когда хоть что-то из этого совпадает. Мне переход дался легко, я не испытывала никаких внутренних противоречий, потому что Elle мне – в целом, по сути и концепции своей – ближе, чем Vogue, к тому же странно было бы отказаться от должности главного редактора.
– Какова разница форматов, если сравнивать Vogue и Elle? Разница уровня требований зарубежного издателя?
– Разница форматов понятна – первый позиционирует себя как библия моды и самый авторитетный журнал моды в мире. Второй – самый популярный журнал о моде. Соответственно он рассчитан на более широкие круги читателей, в нем не должно быть снобизма и налета «элитарности». Elle не диктует, не говорит как надо. Не люблю принятые термины «журнал-партнер, собеседник или журнал-друг», но все это отчасти верно. Купила, полистала, рассмотрела красивые вещи, почитала статьи и репортажи о чем-то актуальном и интересном – их много, есть из чего выбирать: социальные темы, психология, истории людей. Меня всегда задевает, когда я слышу (а это говорят постоянно): «В глянцевом журнале никогда не говорят о проблемах, там нет старости, болезней, смерти и т.п.» Это все неправда: мы пишем о реальных людях и событиях, и практически любая тема может получить свое отражение. Это всегда было видно на примере французского Elle, а теперь, надеюсь, на примере нашего тоже. И у нас репортаж с кинофестиваля может соседствовать с очерком о жизни в Грозном, интервью со знаменитостью с историями обычных людей, которых мы выбираем по определенному принципу, в соответствии с темой номера. Скажем, отцы, которые сидят дома и воспитывают детей, или женщины, которые сделали головокружительную карьеру, а потом все бросили и уехали в Азию или Африку, и т.п.
– Изменилась ли роль глянцевого журнала в жизни общества за последнее время?
– Я бы вообще не стала ее преувеличивать. Конечно, когда в 1998 году, если кто-то звонил куда бы то ни было из редакции Vogue, люди переспрашивали: какой-какой журнал? «Волк»? «Волга»? Сейчас это понятно, давно уже никому ничего такого объяснять не приходится. Когда-то люди путали журналы Elle и «Она» – был такой русский журнал. Сейчас они стали неотъемлемой частью массовой культуры. Потребители знают названия. Но чтобы эта роль менялась как-то существенно? Не знаю. Нет. Мне кажется, она искусственно преувеличена до уровня, так сказать, «стилеобразующего понятия». На самом деле вы купили, полистали и понравилось, значит, вы купите следующий номер, не понравилось – в следующий раз предпочтете другой журнал. Вот и все.
– Тем не менее вы что-то сообщаете читателю о нем самом, о жизни вообще. Есть же концепция, редакционная политика, наконец, формат.
– Да, конечно – но то, что называется форматом (ужасно часто это слово употребляется в последнее время), довольно условно. Формат – это скорее о способе подачи материала. И во всем, что касается и тем, и языка, стиля, я ориентируюсь на свой вкус – раз уж занимаю такую должность. Хотя есть такая распространенная точка зрения – не нужно ориентироваться на себя – нужно стремиться угадать потребности некоего усредненного, гипотетического «читателя». Но если я буду ориентироваться на «кого-то там», а внутри себя считать ерундой то, что сама же делаю, – это будет фальшиво. Хотя, конечно, иногда приходится идти на какие-то компромиссы – но у кого их не бывает?
– Может ли массовый журнал позволить себе открывать звезд? Делать на кого-то ставку, рискуя проиграть?
– Сделать ставку может. Все знают – снимается фильм, там новое лицо. Или интересная девочка, или мальчик. Готовится съемка, интервью, а потом этот герой вдруг не прозвучит или, наоборот, заявит о себе громче, чем предполагалось. Это зависит от чутья редактора, но еще больше от воли случая. Часто бывает: публикуется в журнале материал: вот, восходящая звезда! А новичок вскоре куда-то исчезает, так и не сказав миру о себе больше ничего, кроме того первого интервью влиятельному глянцу. Очень хорошо помню первый год работы в Vogue, мне звонил один музыкальный критик, мы разговаривали с ним о чем-то, и он говорил: «Есть такая девушка, зовут Земфира, она просто невероятная. Обратите внимание». И буквально через полгода вышел первый альбом, и слушать ее стали все.
– Vogue так и не написал о ней?
– Никто тогда о ней не написал. Но даже если бы написали – все равно нельзя было бы сказать: это мы ее сделали. Она сделала себя сама. И сделала так, как сделала. Ничего к ее славе публикации в глянце не добавили бы. В принципе это касается всех звезд – настоящую популярность и славу они делают себе сами. Конечно, есть люди, вся известность которых создана светскими хрониками журналов. Один раз сфотографировали, другой, десятый – и уже практически «медийное лицо»: ходит на все тусовки, вручает и получает какие-то призы. Вот такую славу журнал обеспечить может. Но она ведь ненастоящая. Наверное┘ Хотя, в наше масскультовое время – кто знает. Но славу в изначальном понимании этого слова человек может только заработать. Упорным, не побоюсь этих слов, трудом! А журналы могут ее поддержать, придать ее звучанию определенный оттенок, но не более того. У нас в принципе нет индустрии звезд. Никто не хочет брать на себя ответственность. У нас невозможна одна и та же звезда на обложке несколько раз в год – а в западных журналах это нормальная практика. Очень часто так бывает. Не сосчитать, сколько раз бывали на обложках Николь Кидман и Сандра Баллок. Если бы для наших звезд такая регулярность была возможной┘
– То она выглядела бы искусственной.
– Наверное.
– Какие события из тех, что происходят сейчас, кажутся вам лично наиболее интересными и правильными? Достойными внимания, такими, о которых хотелось бы рассказать посредством журнала не условно-гипотетическому «своему читателю», а реальному человеку, который хочет быть в курсе всего нового?
– Это мы и определяем каждый месяц, когда планируем следующий номер. Бывают у нас номера тематические: вот в ноябре политическая секция была – к выборам, можно сказать. Культуры у нас очень много: помимо новостей и интервью со звездами всякие репортажи, рассказы о съемках, выставках и т.п. Но в целом мы не должны быть слишком sophisticated – мы не арт-журнал, не киноиздание. Многое мне нравится во французском Elle – он еженедельный, поэтому гораздо более публицистичен, чем русский.
– Для русского издания есть какой-то карт-бланш? Как контролируется то, чем наполнен очередной номер?
 С модельером Игорем Чепуриным на вручении премии Elle Style Awards. Фото Владимира Горбеля |
– Никак – но подразумевается ведь, что мы понимаем этот самый пресловутый формат. Если бы мы начали выпускать под обложкой Elle, например, что-то типа Playboy, нам, наверное, сказали бы: знаете – это не Elle. Все Elle разные. О французском я сказала, а американский гораздо более коммерческий, в нем заметно больше моды, а еще больше ее в итальянском – там даже на обложках всегда модели, никогда не бывают звезды. Мы не ориентируемся на шаблоны – делаем что-то свое, ищем оптимальный баланс тем и жанров. Много снимаем сами, моду и знаменитостей. Но покупать приходится съемки больших западных звезд, конечно (Моника Белуччи, Джордж Клуни и т.п.). Но их интервью (хотя бы по телефону или по мейлу) мы добиваемся, как правило, сами.
– Ваши читательские предпочтения?
– Вы о журналах? Читаю ли я их для удовольствия? Все равно получается – как бы и по работе. Естественно, просматриваю большинство конкурирующих, сравниваю – но тут субъективность неизбежна, это я вам как человек, поработавший в разных издательских домах, говорю честно. Свое, как правило, нравится больше, а предмет гордости конкурентов иногда вызывает недоумение. Но иногда, надо быть справедливыми, – уважение и легкую зависть. Совпадений много – по темам, героям – это тоже неизбежно. Все привязаны к одним и тем же информационным поводам. GQ смотрю с удовольствием, «Эсквайр» раньше читала, сейчас пока надоел; вот Maxim – журнал отличный. Это интересный вообще вопрос: женщина и мужские журналы. Очень, кстати, популярная позиция среди журналисток-интеллектуалок. «Давайте делать женский глянец как мужской!» – говорят они. Мне это кажется наивным, потому что в мировой истории глянца (гораздо более заслуженной, чем у нас в стране) таких примеров нет. А это говорит о многом. Если эта идея приходит в голову каждому, но хоть сколько-нибудь удовлетворительное воплощение ее еще никому не удавалось, значит, она ущербна по сути. Мы много спорили по этому поводу и с Ильей Безуглым, и с Александром Маленковым (издатель и главред мужского журнала Maxim, соответственно. – «НГ») – я утверждала, что это утопия. Мужская интонация может появиться в женском журнале в виде колонки – того же Быкова, Лимонова. И все журналы женские это сегодня делают. Только что вышедший Sex and the city – журнал как журнал, никакого принципиального отличия от глянца, который называется «женским» в нем, на мой взгляд, нет. Просто в более толстом и более коммерческом журнале, где много рекламы и моды, форма преобладает над содержанием и «умные» статьи менее заметны. Но журнал и должен так выглядеть – много красивых девушек в красивой одежде, помада, кружева и т.п. Это глянец, такой жанр – в нем нет ничего стыдного. Там совершенно нормальные тексты, написанные хорошими авторами. А вот «атмосфера элегантной роскоши» и все в таком духе – это скорее пресс-релизные штампы. Редакционные статьи таким языком сейчас не пишут. При этом писать о помаде и кремах тоже нужно – показать продукт, свойства, преимущества, недостатки, особенности пользования. А писать, например, о моде как таковой, наши редакторы умеют умно и тонко.
– Получается, что глянцевый мир убежденно гетерогенный. У журнала должен быть пол. И эта «половая принадлежность» – константа, определяющая все. Ничто революционное невозможно?
– Может быть, и возможно. Но к революциям я отношусь с опаской. Пусть пробует кто хочет.
– Если предположить, что после Vogue и Elle вам предложили бы производить что-то третье. Что это могло бы быть чисто теоретически?
– Когда-то я думала, что хочу делать журнал о путешествиях. А сейчас понимаю, что мне больше нравится просто путешествовать и читать об этом в других журналах. Я довольна тем, что делаю сейчас, и честно говоря, не загадываю на будущее. Говорю это не чтобы похвалить журнал, в котором я работаю. Просто у Elle, как у издания, рассчитанного на широкие массы, очень большой диапазон. Он может позволить себе многое. Вообще все что угодно может себе позволить. Вот, например, в ноябрьском номере у меня было большое интервью с Гарри Каспаровым. Спрашивали: «А вы не боитесь?» Отвечаю – не боимся. Если же мне заниматься чем-то еще – то скорее в другой сфере. Связанной, может быть, с театральными или кинопроектами.
