Григорий Востряков Рюдигер Сафрански. Хайдеггер: германский мастер и его время. Перевод с нем. Т.А. Баскаковой при участии В.А. Брун-Цеховского. Вступ. статья В.В. Бибихина. - М.: Молодая гвардия, 2002, 614 с.
У героя этой книги не было зловещего шрама, круглых очков и совы. Его родители не носили мантий, а в школу не доставлял таинственный экспресс. Жизнь немецкого преподавателя не предвещала ему стычек с колдунами и сражений с драконами, зелий на семинарах он не варил и заклинаний не читал. Однако волшебство - вольно и невольно - сопровождало его изыскания. Слово "волшебник", приклеившись навязчивым эпитетом в юношестве, стало клеймом в зрелости: маленьким волшебником, швабским шаманом, алхимиком от феноменологии - так называли Мартина Хайдеггера.
Можно по-разному относиться к его книгам, но не восхищаться таинственной вязью непривычных словес просто нельзя. Она завораживает, гипнотизирует и подчиняет читателя, через хитросплетение причудливых терминов вонзая в сопереживающее сознание боль мировой тоски, в которой приоткрываются "заброшенность" и падшесть нашего присутствия в мире. Именно этим ощущением живого потрясения, чуждого интеллектуальным играм и абстрактным задачам, выделяются его труды в архивах философского наследия. Ощущение живой, подвижной, пульсирующей мысли было для него самоцелью, заставляющей подвергать деструкции историю философии, чтобы, разрушив обманчивые толки и туманные стереотипы, извлечь из нее главное - вопрошание о бытии.
Поклонников Хайдеггера хватало всегда, а за последнее время их число лишь увеличилось. Этому есть причины. В эпоху разрастающейся эпидемии метафизического голода, технократического производства и потребления потребность в волшебном, магическом восприятии мира неукротимо растет. Она заглушается цифровыми сагами и причудливыми фантазмами, но не отменяется, не сводится на нет. Несчастное, обездоленное сознание бьется в тисках умозрительных конструкций, страдая от результатов отчуждения собственной деятельности. Для него философия - последний шанс наладить диалог с механизированной действительностью, последняя возможность навести мосты между собственным и чужим, выявив подлинное, и отсечь неподлинное. Пронести - пусть контрабандой - поэзис смысла в праксис повседневного быта.
Однако главная трудность понимающего приятия хайдеггеровских текстов - их полная герметичность. Та языковая вселенная, которую они содержат, неохотно раскрывается чужому вниманию. Опасен и другой аспект этой сокрытости: стоит прорваться сквозь чащу переплетающихся категорий и продвинуться вглубь - и путь назад остается отрезан. Философы, подвергшиеся искусу швабского говора хайдеггеровских речей, редко способны перевести их на язык компромиссного высказывания. От подобного перевода смысл исчезает или профанируется до неузнаваемости.
Написать же внятное истолкование философии Хайдеггера, не прибегая к изощренной авторской лексике, не разбазарив магию его сочинений и не превратившись в эпигона, довольно трудно. Вдобавок если формат такого истолкования - обычная биография. И все-таки можно. Доказательство тому - книга Рюдигера Сафрански о Хайдеггере. Сафрански - самостоятельный мыслитель, поднаторевший в публицистическом жанре. На его счету два жизнеописания: Гофмана и Шопенгауэра. Биография Хайдеггера - третье. А совсем недавно, в 2000 году, он еще и выпустил биографию Ницше.
Эту книгу можно назвать образцовым случаем философской репрезентации жизненного пути. Благодаря способности "сливать воду" автору с первых строк удается обойти клишированные сентенции о детских годах, юношеском становлении и студенческих годах. Все штампы растворяются в стремлении дать контекстуальное поле интеллектуального развития гения, забросить читателя в сердцевину его текста, оттеняющего и конструирующего "этос" его бытия. Из ролевого многообразия позиций биографа (апологет, критик, обвинитель, ученик) Сафрански выбирает наименее выразительную - роль читателя. Факты в его изложении с первых строк наслаиваются на текст ("Бытия и времени"), служа лишь подспорьем в деле герменевтических штудий. Такой метод позволяет обойти романтический пафос жизнестроительства, миновать болото академической монументальности и не сорваться в пропасть скандальных мифологем (нацизма), заостренных французскими биографами. Все это отсекается, становится лишним, как только предметом исследования становится не человек, а присутствие, не видение, а виденье.
Такая установка позволила Сафрански написать книгу-путеводитель, легкое и достаточно грамотное введение в круг интересов философа. Это введение не обременено сложным категориальным аппаратом и довольно толково по объему справочных материалов. Доступно и просто в нем излагаются концепции Гуссерля, Бультмана, Тиллиха, Дильтея - тех философов, с которыми мыслитель общался и кого считал своими учителями. В общем-то, биография Хайдеггера превращается в историю его текста. И хотя биограф иногда позволяет себе натяжки (пытаясь вывести основания мысли из интернатовского воспитания философа или связать их с его католичеством), метод "прочтения" жизни обходит подводные камни банальных трактовок. Изящно и недвусмысленно автор снимает тему политических просчетов Хайдеггера, обращаясь к поэзии, к образу германского мастера из стихотворения Пауля Целана "Фуга смерти". В нем пленные евреи, роющие коллективную могилу, воспринимают немца-интеллектуала, смотрящего на них из окна. "Смерть - это мастер германский его глаз голубой / свинцовой пулей настигнет тебя он и точно настигнет / человек живет в доме твой волос златой Маргарита / он травит на нас кобелей он дарит нам в ветре могилу / мечтая играет со змеями смерть это мастер германский".
Это образ очень точен: германский мастер, Фауст, маг, потерявший границы между добром и злом, философ, решившийся вести речь от лица самой смерти, ректор Фрайбургского университета Мартин Хайдеггер┘
