Пляски смерти

НА СЦЕНЕ Cтокгольмского королевского драматического театра (Драматен) состоялась премьера Августа Стриндберга "Сонаты призраков" в постановке Ингмара Бергмана. Это четвертое обращение режиссера к пьесе. И вторая ее постановка на сцене Драматена.

Пронизывающая музыка Бартока: из кромешной черноты сцены появляются кинопроекции двух домов. На их фоне вдруг рассыпаются все персонажи пьесы - как групповая карикатура. Они исчезнут так же внезапно, как появились. Бергман подчеркивает ненастоящесть, карикатурность персонажей - обитателей домов с красивым фасадом и затхлым интерьером. Режиссер сплетает воедино эту карикатурность и символизм, конкретные типажи и бесплотные призраки.

Студент, уставший от подвигов, бредет домой. По дороге он встретит свою судьбу - старца, прикованного к инвалидному креслу и цепляющегося за жизнь окровавленными руками. То ли следы былых преступлений, то ли "цитата" из биографии автора. (В момент написания пьесы у Стриндберга обострился псориаз и кровоточили руки.)

Прошлое и будущее причудливо переплелись в пьесе и спектакле. Студент видит призрак молочницы - она персонаж из темного прошлого старца, директора Хуммеля. Директор Хуммель (Ян Мальмше) предвидит будущее студента: Фрекен с мертвыми, закатившимися глазами, у которой и вовсе будущего нет. Будущее у Бергмана страшнее, чем у Стриндберга. У Стриндберга Фрекен - прекрасна, но больна, у Бергмана - больна и отвратительна. Она плоть от плоти своих родителей - Мумии и своего настоящего отца Директора Хуммеля. Фрекен (Элин Клинга) похожа на ящерицу, разбуженную солнцем. Она не знает, что ей делать, куда бежать. Энергии и любви студента недостаточно, чтобы согреть ее холодную кровь. Она обречена. Безобразные предсмертные судороги, рубаха в крови, ширма смерти - и все! Ее юность так же некрасива, как старость ее матери, Мумии, сидящей в гардеробе и кричащей попугаем. Красота только в камне, в совершенных линиях статуи - портрет Мумии в молодости. Лишь раз Мумия (Гуннель Линдблум) забудет про птичью пластику, и голос ее зазвучит уверенно, без попугайских интонаций. Она произнесет приговор Хуммелю, окончательный и бесповоротный.

Директор Хуммель - скупщик чужих векселей, тайн и душ, лысенький монстр с воспаленными глазами, плохо держащийся на больных ногах. Он комичен и страшен, величествен, неуязвим и жалок одновременно. Он придумал и срежиссировал этот бал мертвецов. Он же стал его первой жертвой. Владельца чужих тайн погубили его собственные. Опознанный слугой Бенгтсоном, Хуммель тает на глазах, теряет свою мистическую власть. Бенгтсон (Эрланд Йозефсон) - единственный живой характер во всем спектакле. (Исполнителю роли студента Юнасу Мальмше не хватает мастерства и красок, чтобы не слиться с отрядом призраков. Молодые актеры Элин Клинга и Юнас Мальмше сильно уступают своим старшим коллегам. Виртуозности и яркости старших противостоит, к сожалению, бесцветность и схематичность младших.)

В этой версии пьесы Бергман беспощаден практически ко всем персонажам. Он раздевает их в прямом и переносном смысле, срывает маски, накладные волосы или вставные зубы. У кого что есть. В спектакле нет и намека на ту поэтичность, которая заложена в тексте. В пьесе Стриндберга мудрое созерцание и ожидание покоя, в спектакле - ужас бытия и суета. У Стриндберга в финале "музыка, тихая, нежно-печальная", у Бергмана - тревожность Бартока.