Раненое море

НА СЛАДКОЕ была женщина-гора с фантасмагорическим вокалом и острым интеллектом, звезда нью-йоркской "Метрополитен-Оперы", Зальцбургского фестиваля, возможно, лучшая "Саломея" в мире, сопрано Джесси Норман по прозванию Черная королева.

Но аппетиты публики оказались раздразненными еще до ее появления. Два вечера - широко анонсированная музыкальная "мирилка" с Башметом и концертное исполнение оперы Римского-Корсакова "Моцарт и Сальери" с европейской знаменитостью баритоном Сергеем Лейферкусом - составили вторую, ударную часть фестиваля.

Совместная программа Спивакова, Башмета, их соответственно "Виртуозов" и "Солистов" одной и той же Москвы началась не в 19.00, как обычно, а в 20.00. Художественный руководитель театра "Ла Скала" Риккардо Мути уже открыл, закрыл, еще открыл и совсем закрыл на сцене Большого театра коробочку с орденом Дружбы, переданным ему Швыдким от Владимира Путина, а в Большом зале консерватории при умопомрачительном стечении народа Владимир Спиваков с Юрием Башметом еще не начали второе отделение с изумительной "Симфонией-Кончертанте" Моцарта в программе. Последний раз они играли ее вместе в 1982 году. Дальнейшие размолвки не дали им шанса появиться на одной сцене вплоть до нынешнего вечера, так что публика, взвинченная и заранее счастливая, сияла и изнывала.

"Кончертанте" - одна из самых изысканных вещей на свете. Ее хитовая медленная часть - головокружительно печальна. "Кончертанте" - фирменное блюдо Башмета, он ее играл на русской сцене не только тогда со Спиваковым, но и с Виктором Третьяковым, и когда-то с Олегом Каганом (вместе они сделали это исполнение одним из лучших и наверняка самым пронзительным). В этот фестивальный вечер часть публики сидела на сцене за спинами оркестрантов, как еще в советские времена сидела, не дыша и вглядываясь в движения пальцев, за спинами Рихтера и Гилельса. Теперь очень эмоционально и не вполне совершенно, что, впрочем, не мешало общей вдохновенности, сыгранная "Кончертанте" вызывала амбивалентное ощущение странного дежа вю. Показалось, этот эффект глобален и музыканты - одни из тех, кто его испытывает. Успех был необычайным.

Другому гостю - Сергею Лейферкусу в партии Сальери, сценично разыгравшему одноактную оперу Римского-Корсакова с очень неплохим, хотя немного одноплановым партнером Дмитрием Корчаком-Моцартом и поддержкой Российского национального оркестра - сорвать таких оваций было уже не суждено.

В следующий раз опасного накала зал достиг уже при появлении Джесси Норман. Собственно, она дала почти что два концерта, а не один. На первом - "без галстуков", названном "открытой репетицией", - не было бомонда, еще не был перекрыт доступ с цветами к сцене, но уже нельзя было курить в антракте. Норман была царственна, но тепла, жива, ее общение с аккомпанирующими Спиваковым и оркестром, осторожно нащупывающим пять песен Малера на стихи Рюккерта и "Вступление и смерть Изольды" из вагнеровского "Тристана", покоряло естественностью и обаянием, а вокал - диапазоном красок от густых до поразительно кристальных, от сумрачных до ослепительно сияющих.

В официально концертный вечер после нескольких репетиций, во время которых оркестрантам не разрешено было покидать свои места ни под каким видом, программа хорошо сбилась и была представлена аудитории с большим совершенством, хотя и с меньшей живостью. Нормановским Малеру и Вагнеру предшествовали Сороковая симфония Моцарта и Пятая Шуберта соответственно. Три первых имени однажды уже встречались на русской сцене в похожем мощно событийном контексте. В 1902 году сам Малер в Петербурге продирижировал Сороковой симфонией и "Вступлением и смертью от любви" из вагнеровского "Тристана". Критика тогда была восхищена в малеровской дирижерской интерпретации Моцарта "изяществом настоящего венского пошиба", а в Вагнере кроме прочего - мощью и свежестью.

Теперь почти все лавры на концерте взяла себе солистка. Одна из главных в мире специалисток по немецкой музыке, Норман пела Малера, особенно одну из песен (Um Mitter-Nacht), просто волшебно. Ее пиано, обворожительное, обманывающее теплыми тонами и превращающее их в таинственные и холодные, проскальзывало в туго набитый зал легко и нежно. Эмоциональный образ песен делался печальным и почти что страшным. А в Вагнере мисс Норман все же выдала свое знаменитое на весь мир космогоническое форте. Оркестр дышал, словно вторя мандельштамовской строке, написанной про восхищение Вагнером: "В оркестре пело раненое море".