Екатерина Ефремова Благодаря визиту президента юбилей Алисы Фрейндлих превратился в торжества высокополитичные. Правда, об актрисе мы не узнали ничего нового, зато о президенте – много чего. Он и шампанское открывать умеет, и принципами не поступается (не стал выписывать Варваре, дочери Фрейндлих, справочку, разрешающую после шампанского садиться за руль), и много чего еще. Всенародная любовь не в счет – отныне Фрейндлих, надо думать, положено считать лучшей и талантливейшей актрисой нашей постсоциалистической эпохи.
Но у «круглой даты» Алисы Фрейндлих имеются и вполне театральные, то есть неодноразовые, последствия: в дни юбилея Фрейндлих решила вновь выйти на сцену Театра имени Ленсовета.
Те, кому посчастливилось видеть ее во всех ролях, и те, кто только может представить себе это по единственной книге об Алисе Фрейндлих, написанной в 80-е годы Евгением Калмановским, придут в этот театральный зал и – удивятся ее выбору. Для юбилейного бенефиса актриса выбрала пьесу страшно модного нынче драматурга Эрика-Эммануила Шмитта «Оскар и розовая дама».
Говорят, выбор принадлежит режиссеру Владиславу Пази, который на протяжении восьми лет (с тех пор как стал художественным руководителем Театра имени Ленсовета) уговаривал актрису, предлагая ей разные варианты для совместной работы. Фрейндлих согласилась на монопьесу, в меру сентиментальную мелодраму про десятилетнего мальчика, умирающего от рака в больнице и по совету навещающей его некоей розовой дамы сочиняющего письма Богу.
Выбор, согласитесь, странный. Пази ставил спектакль о «коллапсе» времени, который переживает умирающий человек: его предсмертные дни способны вместить в себя всю прожитую в прошлом или не прожитую в будущем жизнь. Так, казалось бы, хотел режиссер. Фрейндлих же, как актриса непослушная, играет этот спектакль совсем даже про другое, по-своему: думаю, что любой человек, занимающийся творчеством, услышит ее удивительный голос и поймет истинный смысл этой театральной игры. Она играет свой спектакль про божественное вдохновение, которое снисходит на нас по непонятным законам, которого тщетно ищут многие, но приходит оно лишь к немногим избранным счастливцам; ждать его тяжелый труд, но уж если хватает терпения, то слова сами собой превращаются в поэзию, звуки – в музыку, движения – в танец. А текст – в мизансцену.
Фрейндлих выходит на сцену и разговаривает вовсе не с умирающим мальчиком и даже не сама с собой, а с незримым духом театра, с которым они давно знакомы и который общается с ней на таинственном, понятном лишь им одним языке. Неуловимое движение – и тот, кто видел, поймет, из какого спектакля эта нежная цитата, резкий жест – а это про какой-то давнишний скандал, да и не важно уже по какому поводу, взгляд за кулисы – мимолетное воспоминание: на этом месте стоял ее лучший режиссер, ее любимый Владимиров, и что-то подсказывал по ходу дела. А слова этой пьесы, ну что слова, какое они имеют значение, Фрейндлих играет помимо слов, поверх их смысла и даже наперекор им: про свою счастливую жизнь на этой театральной сцене.
Санкт-Петербург
