Екатерина Барабаш
Вадим Абдрашитов всегда снимал только «свое».
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
- Вадим Юсупович, объясните парадокс: почему вас не запрещали в советские времена, ведь вы снимали на грани запрещенного?
═
– В определенном смысле это действительно парадокс. Но я думаю, это было потому, что внешнего, простейшего слоя антисоветчины в картинах не было, мы не прятали фиги в карманах, а просто старались делать фильмы о живых людях. И та правда, что заключалась в характерах, правда существования этих героев, как мне кажется, была художественно убедительна. Это во многом защищало наши картины. Достаточно сказать, что «Охота на лис», картина, с которой меня сняли, за которую даже уволили на какое-то время с «Мосфильма», которую потом переделывали чужими руками, она так и не сложилась по-иному, нежели как у нас.
═
– Многие называют вас социальным режиссером, мне, честно говоря, это определение не нравится.
═
– Мне тоже, потому что никто не может определить, что такое социальный. Если вы берете историю про юношу, который полюбил девушку, и погружаете это в реальную жизнь, если эта история всерьез рассказана, если она художественно убедительна... Это что такое, социальная режиссура или что? Все-таки любые ярлыки приклеивают, как правило, не совсем грамотные люди.
═
– Вашим картинам никогда не был свойствен особый оптимизм, а «Магнитные бури» – просто апокалиптическая антиутопия. Вы так видите жизнь за пределами Садового кольца?
═
– Ну зачем так обобщать? Что касается оптимизма, для меня это тоже непонятная категория, и упреки в отсутствии оптимизма надо предъявлять сегодня не авторам, а тому, что изображено на экране. Я знаю одно: во всех наших с Миндадзе картинах есть все, кроме тенденциозности в самом примитивном смысле этого слова, и все они максимально гуманизированы, и в каком-то смысле это самое главное. Что касается «Магнитных бурь», здесь как раз есть определенный оптимизм: раз авторы сняли эту картину, значит, не все так уж безнадежно, во всяком случае, у кого-то существует четкое понимание того, что нельзя становиться частью толпы. Власти очень выгодно, чтобы мы были не народом, не нацией, а толпой. Зомбированной. Нельзя превращаться в толпу, а надо любить свой дом, семью, близких, друзей и себя сохранять как автономную личность. Вот об этом картина, согласитесь. Так что я не думаю, что это такой уж апокалипсис.
═
– Ваши картины до сих пор необычайно актуальны. Недавно показывали «Остановился поезд» – поразительно, сейчас он звучит более современно, чем 20 с лишним лет назад. Вы когда-нибудь ставили для себя цель заглянуть в будущее, побыть Кассандрой?
═
– Да нет, в первую очередь нас всегда интересовал живой человек с таким характером, которого я раньше не видел на наших экранах, – например, человек с таким подпольем, как следователь Ермаков, герой Олега Борисова в фильме «Остановился поезд». Который не любит, иногда ненавидит всех, потому что страдает от невозможности устроить их нормальную жизнь. Интересно было посмотреть, как такой человек существует в нашем обществе. А если у него небольшая власть – что тогда? Ну а если еще при этом получается стереоскопическая картина жизни – ну так, значит, мы все правильно делали.
═
– Кем, по-вашему, стал выросший мальчик Плюмбум?
═
– Как ни странно и даже ни страшно звучит, но мальчик Плюмбум – просто романтик по сравнению с теми дядями Плюмбумами, которые сейчас во многом определяют нашу жизнь. У нашего Плюмбума была хоть какая-то идея, он представлял себя неким бескорыстным санитаром, что ли, очищающим общество от грязи. А нынешние стальные Плюмбумы – для них же, кроме наживы, ничего не существует.
═
– Нет ли у вас ощущения, что сейчас по сравнению с советскими временами художнику стало труднее работать? Ведь многие оказались не готовы к исчезновению цензуры.
═
– Нет, я этого не чувствую. Мне кажется, что, с одной стороны, работать сейчас стало легче – для кинематографистов существенно увеличилось поле деятельности, в первую очередь за счет телевидения. Но, как ни странно это звучит, сейчас существует огромный дефицит режиссуры. Возникает какой-то интересный проект – и вдруг оказывается, что его некому осуществлять, нет приличного режиссера. Не гениального, не выдающегося – просто профессионального. Это никак не связано со временем, это говорит лишь об отсутствии прослойки профессиональных людей.
═
– Неужели наша режиссерская школа умерла?
═
– В широком смысле она есть. Все-таки наши киновузы готовят очень подробно и тщательно, кроме того, существует мощнейшая традиция отечественного кино, великого кино. Просто сейчас все хотят заработать, для этого делается огромное количество низкокачественных фильмов, на потребу, вот и теряется уровень. Это грустно.
═
– Вы один из немногих режиссеров, которому удавалось всегда снимать то, что хотелось. Это право – снимать то, что хочется, – как его можно заслужить?
═
– Его никак не надо заслуживать. Просто надо совершенно четко понимать, и я это понял на своем опыте: если хочешь что-то снять – ты это снимешь.
═
– Но прежде чем снять первую картину – «Слово для защиты», вы долго сидели без работы.
═
– Правильно. Я искал, я не хотел снимать то, что не хотел. Мог бы дольше искать.
═
– А если бы не нашли Миндадзе?
═
– Не свое все равно не снимал бы. А своего бы добился. Только нужно очень сильное желание. Это как в любви: когда уж очень хочешь – добьешься, правда?
═
– Истинная правда. И, наверное, в кино, как и в любви, тоже приходится страдать. Вы ведь не часто снимаете. Что в перерывах – ломка, опустошение?
═
– Да, между картинами у меня просто портится характер!
═
– Может, в перерывах бизнесом заняться, характер исправится? Вот в вашем доме на первом этаже ваш коллега держит трактир.
═
– А я не умею, к сожалению. Наверное, если бы умел и хотел – занялся бы и бизнесом. Я, правда, не очень представляю, как могут совмещаться искусство и бизнес – параллельным монтажом?
Дарья Гармоненко