Марина Гайкович Наш соотечественник, скандально известный и, безусловно, самый талантливый молодой режиссер Дмитрий Черняков поставил в Баварской опере одну из самых сложных русских опер – «Хованщину» Мусоргского. Подогреваемая интересом к России, публика была заинтригована, в зале присутствовали и известные политики, и видные деятели немецкой культуры.
С музыкальной точки зрения спектакль был на самом высоком уровне: вышколенный оркестр под управлением Кента Нагано, отличные солисты (в ведущих партиях русские). Правда, исполнению все-таки не хватило русской теплоты и страстности, но могли почувствовать это большей частью только соотечественники Мусоргского, коих в зале было немало, – Родион Щедрин и Майя Плисецкая, например.
Дмитрий Черняков делал постановку для европейского зрителя, и это во многом обусловило ее концепцию. Перед ним стояла двойная задача – не только создать стройную логичную конструкцию, но и попытаться попутно познакомить и разъяснить зрителю исторические факты. С самого начала перед зрителем экспонируются основные противоборствующие силы – в многоуровневом вертикальном разрезе сцены у каждой из них своя «комната», свой квадратный метр серого безликого пространства. Неподвижен Хованский (Паата Бурчуладзе), мечется без сна Голицын (Джон Дасцак), вглядывается в даль царевна Софья (Барбара Цандер), просыпается царевич Петр (Томас Вебер), и только стрельцы при работе – бесстрастно уносят трупы в пластиковых мешках. Временной аспект не определен да, быть может, не так уж и важен. Стрельцы выглядят как сегодняшние штурмовики, но только в бордовом, князь Хованский – в шикарном кожаном пальто того же тона, отороченном соболями, Голицын в министерском костюме с золотом. Раскольники в безликом сером, в строгом синем костюме Марфа (Дорис Зоффель) – у Чернякова аутсайдер даже среди своих. Только стрелецкие жены в ярких домашних одеждах – сначала ругают мужей, затем бросаются к ним на шею и так, в халатах, падают вместе с ними замертво: вопреки либретто Мусоргского в постановке Чернякова стрельцов расстреливают – подло, словно из-за угла.
Все силы, борющиеся за власть, будут повержены безжалостной рукой Петра. Голицын схвачен, Хованский застрелен собственной челядью, не выдержавшей постоянных унижений (перед смертью умудрился, правда, бросить лимонку, взорвать и девок, и своего конкурента Шакловитого), Софью вышвырнули в монастырь┘ Один «герой» на сцене – царь Петр. Удивительно, какую огромную и трудную роль сыграли здесь персонажи, которых даже нет в либретто (разве что царь мелькает в одной сцене). Так, шаг за шагом Софья теряет и верных ей людей (один из ее любовников, Шакловитый, после любовных утех подталкивает ее отречься от борьбы за власть), и силы. В это время подросток Петр, наоборот, набирается воли и решимости: за двенадцать часов – от рассвета на Москве-реке в пять утра до трагического финала в пять вечера – он проходит путь от инфантильного дитя к убийце: просыпается, потягивается, сосредоточенно думает, одевается в мундир, унимает дрожь в руках, выжидает, затем раздевается и облачается в серый комбинезон и маску своих подданных. В момент брутальной сцены расстрела стрельцов и остальные «окна» уже заняты петровцами. Но есть ли жестокий героизм Петра на самом деле признак победителя?
Место «бойни» исчезает, и в последнем акте перед нами вершится судьба горстки черноризцев. Черняков снимает здесь самый трагедийный и сложный конфликт оперы – путь к Богу через грех, единство с ним через самосожжение, то есть самовольный путь в ад. Раскольники Чернякова словно постигают новый уровень бытия, ведомые отцом Досифеем (Анатолий Кочерга), они обретают покой и связь с Богом через единение и чувство любви.
Мюнхен–Москва
