Путешествия внешние и внутренние

В 2009-м Третьяковская галерея проведет выставку к 120-летию со дня рождения Алексея Кравченко (1889–1940). Сегодня будущую ретроспективу предваряет показ в «Наших художниках» его живописных и графических работ из частных собраний. Это не обстоятельный рассказ о всем творчестве (его черед впереди), а, как и следует из названия выставки, – взгляд на счастливого даже в советскую эпоху романтика.

Его биография насыщенна, и главы ее содержания порой кажутся едва ли не противоречащими друг другу. Среди его наставников были Коровин и Серов, с другой стороны, в знаменитой мюнхенской школе Шимона Холлоши (плюс во время путешествий по Италии и Франции) Кравченко познакомился с передовыми европейскими направлениями живописи – все в свой багаж. В свой же багаж и восточные мотивы – из поездок в Индию и на Цейлон. С одной стороны, живопись и графика, проникнутые лиризмом и декоративностью, иногда просто символистские по сути. Здесь же иллюстрации к книгам Диккенса, Гоголя, Гофмана, Пушкина и Цвейга. С другой – создание плакатов для украшения московских послереволюционных улиц, гравюры на тему Красной армии и «Днепростроя», даже портрет Сталина (всего этого сейчас не показали) – и власти его не трогали. Широта охвата может вызвать подозрения относительно искренности: но если графика, в том числе и на «правильные» темы, бывала окном в соцреалистическую действительность, то живопись – личной форточкой на свободу. «Грани романтизма» – и есть взгляд в ту самую форточку (или – внутреннее путешествие). Единственное исключение (да и то не слишком похожее на официальную картинку) – гравюра «Рыбаки на Азовском море».

В окнах галереи плачет пасмурное небо, а тут – обнаженные, томные и изнеженные; цветы на даче (почти «Голубая роза»!); яркие пейзажи┘ Индию Кравченко «пробовал» по-разному: и голубоватыми кубистическими объемами («Индия. Пейзаж с пальмами»), и жаркими оранжево-охристыми линиями («У озера Кэнди»). Родные места под Саратовом из серии «Корольковские дачи» – несмотря на всю автобиографичность и реальность мотивов – кажутся пасторалями с населяющими их пастухами или обнаженными у лесного озера (собственно, в экспозиции есть отдельная, не входящая в «Корольковские дачи», но сходная по настроению «Пастораль»).

Еще одна тема – по-разному обыгранная нагота: натурщицы, купальщицы, античные и восточные мотивы. Вспоминаются художники прошлого от Тициана до Буше и Энгра с их Венерами и просто ню. Кравченко хорошо, живо строит форму, но головки его героинь этой самой форме зачастую уступают неестественной кукольностью. Они именно что головки с «фарфоровым» выражением лиц. Хотя у художника есть настоящие выразительные портреты – офорт «Девочка в красном» с мечтательно уведенным до трех четвертей профилем и огненной шапкой курчавых волос. Или «Полуобнаженная девушка с распущенными волосами» – начинающая растворяться, но все же пока четкая форма вызывает ассоциации с женскими портретами Владимира Лебедева.

Одно из главных достоинств живописи Алексея Кравченко – ее колорит. Где-то мелькнет символистская приглушенная, слегка «поблекшая» цветовая гамма; в другом месте все застит почти по-сезанновски изумрудно-зеленая листва («Пруд среди деревьев»); в третьем – контрастные краски экзотических пейзажей.

Наверное, закономерно, что гравюра, которой Кравченко активно стал заниматься лишь с 1919-го, в определенной мере живописна. Художник работает с объемом, с полутонами и боится пустого пространства – если мало деталей (что редкость), то будут бесконечные штрихи и линии, виртуозно передающие черно-белыми средствами из своего арсенала многообразие фактур цветного мира.

На нынешней выставке собраны работы, убеждающие в том, что Алексей Кравченко был очень гармоничным художником. Может, оттого, что уходил в отдельный мир, отграниченный от реальности, – нереалистично праздничный (со всеми его восточными мотивами, пасторалями и венецианскими праздниками) или мистический, фантастический (как во многих иллюстрациях – к «Вию», к «Пиковой даме»┘). Но все-таки бесконфликтный – и вот стоит на крыше довольный майор Ковалев, что обрел наконец свой нос, а вокруг роятся надписи «Есть нос! Есть нос!»┘