Мастер цвета, Матисс красилки

- Будем считать, что я ничего о тебе не знаю, и поэтому расскажи для начала о себе: какой путь проходят сегодня поэты?

- Родился я 8 января 1971 года. Жил сначала в Тушино, потом - в Мытищах, где закончил 10 классов 5-й школы. Отучился пять лет и получил диплом в Московском полиграфическом институте, на факультете книговедения и организации книжной торговли. По линии книжного бизнеса я поработал, пока учился в институте, и он меня совершенно не приколол! Причем взаимно: в 1993-м меня уволили из последнего магазина, где я работал, из книжного магазина "Москва". Недавно я заходил туда и встретил все те же лица. Там лежат книги "Ультра. Культуры" и "Красного матроса", а моей - ни первой, ни второй - нету! Не исключено, что мою фамилию там до сих пор помнят: я был уволен с записью в трудовой книжке и пошел работать в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Сначала декорационными делами занимался, потом красильными, а потом совместил их. Как-то случайно выяснилось, что у меня абсолютное цветовое зрение. Художники дают мне эскиз - для какого-нибудь огромного задника, и я по этому эскизу составляю палитру цветов. Они просто окунают кисти в ведра, которые я составил, и не морочатся - какой должен быть цвет. Так что я мастер цвета, Матисс красилки...

- Когда ты начал писать стихи?

- Осознанно - в классе восьмом. И писал в основном о своих друзьях, потому что прежде всего им это было интересно. А меня всегда очень волновала обратная связь, связь с залом. Поэтому я писал всегда не для того, чтобы написать и восторгаться в углу самим собой, а чтобы читать. В восьмом классе это началось и продолжается по сей день. В школе вместе с еще двумя друзьями я выпускал журнал, назывался "Живая Пись", сокращенно "ЖП". Он был довольно популярен, выходил регулярно, раз в две недели, а то и раз в неделю. Десяток номеров у меня до сих пор валяются дома. Журнал был совершенно альтернативный, с матом, со всеми делами. Но интересный! Так что уже тогда все это было - еще когда Горбачев перестройку объявил!

- А когда ты почувствовал свою известность - по крайней мере в рамках литературной Москвы?

- Да сразу, как выступил зимой 2001 года в Зверевском центре.

- Это была программа, которая называлась "Мытищинская Калевала"?

- Не исключено, хотя, кажется, это было позже - и тоже было страшной мутотой! Но тем не менее людям запомнилась моя манера исполнения. Я читал стихи, такие рэп-речевки, которые все помнят, и которыми я сейчас - давно уже - не занимаюсь. Потому что надоело. Раньше это ощущалось как необходимый компонент. Но в какой-то момент необходимость в рэпе отпала. Возможно, стихи приобрели какую-то другую, менее пафосную направленность. Но слушатель, человек, который запомнил навсегда некую формальную вещь, - его трудно переубедить в чем-то. Все равно о тебе будут говорить как о рэп-поэте.

- В предисловии Леонарда Синицына к книжке "Добро пожаловать в Москву" упоминается еще, что ты был лидером панк-группы "Братья-короли". Или это мифическая команда?

- Ну, это не совсем телега, скажем так. Действительно, существовала группа, в которой я играл на басу, как это смешно ни звучит. И на этом басу я оттарабанил лет шесть. Здесь же, в театре, нам раньше разрешали репетировать, было даже свое помещение. Но мы только и репетировали, а концертов было всего три, по-моему. И все они заканчивались жестоким провалом! За шесть лет мы продрейфовали от романтического рока в жуткий панк-рок. Но это был ужас! Что касается названия, я однажды услышал одну группу каких-то неформально ориентированных сексуалов, под названием "Sisters Queen", и решил нашу группу назвать по аналогии "Братья Короли" - очень уж название подходило. И она правда существовала, и лидером ее, наверное, был я, потому что состав, кроме меня и Вани, тогдашнего моего друга, менялся.

- А что с новой книгой? Прежде всего - как она называется-то?

- У них в издательстве возник спор. Называть просто "Стихи" уже вроде как не модно. Позвонила мне их сотрудница в начале июня и спрашивает: а как называть-то, а то уже надо отправлять в типографию? Я говорю: "Серебряный ключ" - хорошее название. Она через час перезванивает и говорит: ребятам не понравилось, придумай еще какое-нибудь название! Я говорю: а почему не понравилось, это ж из Лавкрафта, повесть у него есть такая┘ Она говорит: а кто это такой? Я говорю: напишите "Лавкрафт", может, ребята знают! После чего название "Серебряный ключ" ей уже больше показалось. Но через час она снова звонит: им все равно не нравится! Тогда я предложил: назовите "Портрет с натуры". Во-первых, это тоже Лавкрафт, а во-вторых, сама поэтическая серия должна быть с фотографиями, в новом дизайне... Она записала и больше не звонила.

- То есть по основной версии книжка, которая вот-вот выйдет, будет называться "Портрет с натуры"?

- Видимо, да! Или они сами придумали какое-то название, что даже было бы любопытно.

- В книге - новые стихи?

- Идея издательства была, как и в случае с Всеволодом Емелиным (он тоже в этой серии), издать все, что выходило прежде в "Красном матросе". Но я включил туда где-то четверть новых стихов. Новыми их назвать можно условно: они прошлого года. Поэтому мне они сейчас не то что не в кайф, но я их не читаю со сцены. Для меня, а возможно, и для моих фэнов, они старые!

- Кстати, это тема. Ты говоришь, что всегда любил выступать перед людьми...

- Да-да-да! И я не изменил себе! Как я тогда это делал, так и сейчас делаю, надеюсь, правда, что на более высоком уровне. Книжки, они, конечно, тоже очень много значат для меня. Но в принципе все это сочинялось изначально для того, чтобы произноситься вслух, когда присутствует еще и звуковое творчество. То есть - это важный момент! - я пишу, чтобы читать для публики и на публику.

- Ты откровенен с публикой? Насколько вообще твоя поэзия игровая или, наоборот, доверительная?

- Она игровая, безусловно. И беседую я с людьми не совсем откровенно, что уж там греха таить! Она искренняя в том смысле, что написана от лица совершенно реальных персонажей. Которые, правда, возникли в моей голове. Они реальны сами по себе, но это не я. И конечно, я лукавлю. Тем более что никаких особенных автобиографических сведений в моих стихах не почерпнешь, это уже точно.

- Разве что географию перемещений в пространстве.

- Места я описываю, безусловно, в которых бывал!.. А просто пересказывать какую-то реальную историю - это скучно. Изложенная на бумаге, она превращается в какую-то скукоту. А выдумка кажется на бумаге реальностью.

- А в литературе, в культуре на что ты ориентируешься?

- Мне нравилась всегда безумно ритмика стиха. Как расставлены буквы-ноты, гласные, согласные. Некоторые стихи меня цепляют или не цепляют именно по этим критериям: прочтенные даже про себя, но все равно - как бы вслух. Если говорить о более конкретных примерах, то это - Василий Шумов и группа "Центр" (ранняя прежде всего), Евгений Головин - человек, который написал "Вот перед нами лежит золотой Эльдорадо"...

- Ты Шумова и "Центр" живьем слушал?

- К тому времени, как я заинтересовался Шумовым, он уже уехал в Калифорнию. Я все это слушал на кассетах, в институте уже учась. А в школе, как все, я слушал "Ласковый май", Виктора Цоя и "Наутилус Помпилиус".

- Ты один немногих, кто работает с языком этого рубежа 80-х и 90-х годов и более позднего периода, времени распада Союза и разгула коммерческих палаток...

- Меня вообще не трогали ни коммерческие палатки, ни распад Союза. Я даже подозреваю, что все эти перемены на сознании поколения никак не отразились, потому что сознание нашего поколения было очень затуманено! Насколько я вижу сейчас, для многих все пронеслось просто незаметно... А пишу я на языке середины 90-х годов. Поэтому в стихах все понимают, о чем речь, но так сегодня уже не говорят.

- Но и твой язык меняется.

- Прямая речь меняется. А мой язык как был, так и остался. Возможно, в нем появилось больше обертонов, но говорю я так же.

- Возвращаясь к книге - ты сам ее составлял?

- Я составлил эту книгу за одну ночь - из того архива, что у меня есть в компьютере. И я был жутко - в хлам - пьяный. Несколько раз ощущал себя: вот я внезапно очнулся за компьютером, сижу и что-то составляю. Где-то часам к пяти утра я все сделал, поспал часа три, а в восемь мне надо было уже все отослать в "Ультра.Культуру". После этого я вышел быстро на улицу, купил и тут же высосал банку "джин-тоника" и только после этого проснулся. Потом я как-то заходил в издательство, и мне в голову стукнуло проверить: что же я им там скинул? Убедился, что спьяну довольно здраво намонтировал. Единственное, где-то в середине книги мне встретилось стихотворение не мое! Оно было написано в соавторстве с другим человеком - и не знаю, захочет ли он, чтобы было названо его имя. Это стихотворение там горит в середине, как прыщ на лбу!

- Столь хорош стих?

- Резко хуже, причем настолько резко, что мне даже стало неловко! Там речь идет о каких-то адских половых состязаниях в подмосковной Перловке... Но большинство стихов - что надо! Есть не совсем удачные, сейчас бы я их не напечатал, но пусть будут - потому что они укладываются в формат издательства "Ультра.Культура", формат надлитературный уже или подлитературный. Который зачерпывает больше гравия, чем бульдозер этакой мейнстримовской литературы. Это действительно ультракультурные стихи, но я с ними как бы развязался. Сейчас я попробовал что-то другое, рыть в несколько ином направлении. Например, чисто на внешнем, физическом уровне, в них нет мата. Кроме того, мне хочется скрупулезнее вычерпать какую-то тему, которую я раньше походя пробегал.

- Например?

- Ну, например, тему этого городского концлагеря, когда всех стригут и гребут под одну гребенку, вот эти адские маршрутки, хайвэи, все эти дела с трехэтажными линиями транспорта самого разного┘ А там, где-то в самом низу, у какой-нибудь цементной колонны, притаилось живое существо - человек. И вот то, что он чувствует, хотя бы эти внешние раздражения, - это мне интересно. А более глубоко копать я боюсь, да и имею ли право?

- То есть тебя завораживает такой индастриал-мир?

- Можно назвать и "индастриал", но это русский индастриал, не японский. Из которого сейчас, например, летом, я выскакиваю за город, на дачу, где жена и дети. И где я, как правило, эти свои произведения и пишу. Потому что писать их в городе нет возможности: когда все вокруг шипит, бежит и корчится.

- А ты как работаешь? Садишься и пишешь?

- Иногда мне могут прийти в голову первые слова. Я могу говорить-говорить, думать о чем-то, и вдруг чувствую, что в голове появились эти самые первые слова. Дальше я ничего не меняю, пишу и пишу. Могу позачеркивать несколько листов, если мысль прервалась, а потом продолжать дальше. Но слова - они уже в голове┘ Вообще я просто сажусь, раскрываю лист, минут пятнадцать думаю, и иногда это приходит. Или не приходит. И я никогда не знаю, чем закончится стихотворение. Но где-то посередине текста начинаю догадываться, чем кончится, и начинаю смеяться. И жена, как правило, по этому смеху понимает, что типа пошло дело!

- Кому, кстати, на твой взгляд, сегодня нужна поэзия, кроме друзей и близких поэта?

- Мне кажется, что мои стихи нужны абсолютно всем! Я не встречал человека, которому они в итоге оказались бы не нужны. Многим они не нравятся, но они им все равно нужны. Чтобы сказать: так писать не надо! Я, правда, из таких мнений не делаю никаких выводов. Хотя пару раз меня заинтересовали высказывания критиков. Например, Илья Кукулин провел аналогию с Сашей Черным, и мне понравилось это сравнение. Я Сашу Черного обожаю, и в детстве, лет в 10-12, учил его стихи наизусть.

- У тебя трое сыновей. Ты для детей не пробовал писать?

- Я написал как-то стихотворение, там речь шла о мальчике, который в первый раз в жизни наблюдал сцену, как контролеры поймали "зайца", девушку, и увели ее в тамбур. Потом он увидел в окне электрички пробежавшего зайца, и подумал, что контролеры выкинули девушку из поезда, она превратилась в зайца, и в голове у него возникла эта формула: девочка-заяц┘ Было длинное стихотворение, оно очень нравилось моим детям, но я во время какой-то пьянки текст потерял. Пытался восстановить, но драйва уже не было┘

- Ты ведь всегда пишешь сюжетные стихи?

- Да, но на самом деле сюжет не играет никакой роли. Сюжет для меня - форма, как для кого-то рифмы и катрены. И в этой форме я существую. Хотя, мне кажется, что и рифмую я лучше всех, но иногда мне просто надоедает так блистательно рифмовать!

- Ты начал и прозу писать. Что она для тебя?

- Не знаю. Я здесь как раз на перепутье стою. Можно пойти по пути Жванецкого. Он мне, кстати, нравится и чем-то близок - в прозе, в том, что он читал со сцены. Они ведь хорошо слушаются, эти тексты, но не читаются с листа. Я ведь довольно жестко рефлексирую, я понимаю, читая свои творения глазами трезвого человека, что там к чему. Это довольно простые монологи человека не особо симпатичного морального облика. Но можно ли на этом построить книгу?.. И пока что проза для меня, как правило, это выход из похмелья. Я, кстати, стал ее меньше писать, потому что гораздо меньше пью. А с похмелья, когда серьезно, дня три пьешь, хочется занять чем-то свой разум, чтобы не думать о продолжении выпивки.

- Зачем ты вообще пьешь?

- Первый день мне всегда интересно пить. Можешь попадать в какие-то ситуации, которые потом косвенно влияют на сюжеты твоих стихов. Это может дать некий толчок к написанию чего-либо, но источник поэзии не в этом, а в мировой литературе. Только начитавшись хорошенько, можно заняться собственным делом. Важно знать, как другие делали. Не чтобы отличаться, нет. Просто что-то должно подтолкнуть к написанию стихов, и страшно, когда к этому подталкивает не чтение лучших образцов, а собственное желание. Это графомания классическая и есть! Поэтому надо читать. Я ведь в принципе маньяк книжный. Раньше, когда не надо было ходить на работу, я все свободное время лежал и читал. И сейчас, если попадается книга, которая мне интересна, я зарываюсь в нее с головой.

- Такие попадались в последнее время?

- Да! Я еще во времена перестройки в журнале "Новый мир" читал "Факультет ненужных вещей" Домбровского. Недавно мне попалась книжка, и я поймал себя на этом чувстве: не могу перестать читать! Тут же прочитал "Хранитель древностей". А после этого на ура у меня пошла "Жизнь и судьба" Василия Гроссмана, которого я до этого не читал. Это дела последнего месяца, хотя я понимаю, что они как бы не очень актуальны. А из актуального я прочитал Олега Зайончковского, который мне понравился, пытался даже читать Оксану Робски, и "Шишкин лес", и еще что-то, но мне ничего не понравилось.

- А кого из коллег-поэтов ты читаешь и любишь?

- Я стихи больше слушаю, чем читаю, потому что хожу на очень многие вечера в Москве. А люблю больше всех стихи Всеволода Емелина, могу сказать это откровенно! Нравятся мне некоторые стихи Данилы Давыдова. Точнее, некоторые нравятся очень. Твои мне стихи нравятся. Да я многих люблю, не хочу перечислять: кого-то забудешь, а он обидится.

- Литературная тусовка тебе что-нибудь дает?

- Мне она нужна мало. А литературная ситуация - она такая, какая есть, и меня более-менее устраивает. Мне вот не нравится, что зачастую отсутствует институт платы поэтам за исполнение их стихов в клубах.

- Это существенно влияет на твое благосостояние?

- Если бы я был, не дай бог, поставлен перед необходимостью зарабатывать выступлениями на жизнь, я бы исхитрился и заработал. Я же не звоню, не пишу куда-нибудь в Казань-Березань, чтобы меня пригласила выступить тамошняя "либеральная сволочь" (понравилось мне это выражение!), а мог бы. Но это бы напоминало не знаю даже кого. Вадима Степанцова! И помешало бы главному делу.

- А какое главное дело?

- Хорошие стихи!

- Стихи - одно, а слава - другое. Ты ведь модный человек?

- Модный, да. Это плохо, потому что мода пройдет, и отдаешь себе в этом отчет. Но я не люблю форсировать события. Если смогу писать лучше, я не то чтобы денег от этого жду, я жду профессии, пусть второй. Хотя на самом деле стихи - это основное, это то, чем я живу. И я знаю, что мои стихи пропитаны любовью. И востребованы. И были бы еще более востребованы, если бы в них было поменьше мата. И именно по этой стезе я сейчас и пошел. Просто в один прекрасный момент я увидел: опа, а пишу-то я уже без мата! Но это не самоцензура, это что-то другое, тоньше. А эта красилка, эти выступления - только способ не умереть с голоду. Стихи я все равно буду писать, для этой завязки между собой и людьми, но мне важно быть на виду. Я зависим от чужого мнения, я может быть, и не хочу нравиться людям сам, но хочу, чтобы мои стихи нравились! И нравилось так, как я сам об этом думаю, как это должно нравиться!..