Лена Вайшвилайне Что общего между Борисом Акуниным и Ириной Денежкиной? Или между Виктором Пелевиным и Владимиром Войновичем? Например, то, что все они существуют по-английски благодаря одному человеку. Этот человек - Эндрю Бромфилд (Andrew Bromfield), один из лучших на сегодняшний день переводчиков русской литературы на английский язык. Нелегка судьба переводчика: его личность неизбежно отступает в тень, заслоняемая личностью автора. Недаром лучшим комплиментом может служить рецензия, в которой критик, превознося стиль иностранного автора, вовсе забывает упомянуть факт перевода. В настоящих заметках мне хотелось хотя бы отчасти исправить эту несправедливость, представив живого человека, стоящего за титром Translated by...
Эндрю Бромфилд обладает абсолютным литературным слухом. На его счету такие разные по манере и стилю писатели, как Анатолий Мариенгоф и Даниил Хармс, Виктор Ерофеев и Виктор Пелевин, Леонид Латынин и Фридрих Горенштейн, Генрих Сапгир и Зиновий Зиник, Светлана Василенко и Нина Садур, Дмитрий Бакин и Владимир Шинкарев. Список можно было бы продолжить, обнаруживая в нем неожиданные имена: Пастернак, Толстой, Лесков, Пушкин, Державин, Ломоносов┘ Читая произведения родных авторов в переводе Бромфилда, забываешь что между тобой и любимым писателем стоит посредник - настолько убедительна повествовательная интонация, так подлинно звучат диалоги, так легко и естественно дыхание прозы. Кажется, все русские писатели стали вдруг двуязычными, как Набоков, который не переводил, а как бы заново создавал каждое свое произведение на английском языке.
С Эндрю Бромфилдом мы познакомились почти полтора десятка лет назад в Москве, в разгар перестройки; его рекомендовал нашему издательству атташе по культуре посольства США. Эндрю выглядел тогда, как обыкновенный московский интеллектуал: он ездил на "Москвиче", литрами поглощал черный кофе и курил одну сигарету за другой. По-русски он говорил с легким прибалтийским акцентом, виртуозно использовал в разговоре аутентичные идиоматические обороты и был принимаем, как правило, за эстонца. (Как скоро выяснилось, в дружеских застольях его акцент пропадал напрочь и невозможно становилось поверить, что перед тобой иностранец.)
С тех пор утекло много воды, многие мои друзья и коллеги рассеялись вместе с Советским Союзом. Эндрю, наоборот, никуда не исчезал: бурные годы путчей и мятежей он провел в Москве и лишь несколько лет назад вернулся наконец на свою "историческую родину". Здесь, в графстве Сарри, в глуши уединения он неутомимо работает, открывая английскому читателю все новые и новые сокровища русской литературы.
Начало пути
Ничто в происхождении Эндрю Бромфилда не предвещало его будущего увлечения русским языком. Уроженец графства Йоркшир, он рос, играя в крикет и регби за школьную команду в средневековом городке Беверли и не помышляя о далекой России. Однако, когда в тринадцать лет ему пришлось выбирать предметы для сдачи на аттестат зрелости, в качестве второго иностранного языка Эндрю выбрал русский (латынь и французский он начал изучать еще раньше). По-видимому, главную роль сыграла здесь трудность предмета, а также то обстоятельство, что никто в семье никогда этим не занимался: старший брат Эндрю, ныне профессор истории искусства в Австралии, учился в той же школе, и дух соревнования побуждал братьев браться за недоступные для другого задачи.
Изучение русского было в годы холодной войны занятием сугубо эзотерическим: использовать его можно было только в академической или в военной сфере - в качестве языка предполагаемого противника. В школе, где учился Эндрю, русский язык преподавал самостоятельно освоивший его учитель немецкого и французского. В университете же преподавателями были исключительно выходцы из Министерства обороны. Кстати, в университете помимо языка и литературы Эндрю изучал также русскую историю и искусство, социологию и философию марксизма. Он с увлечением прочел краткий курс истории КПСС и многие произведения основоположников. Однако приобретенные познания, как бы глубоки они ни были, оставались теоретическими. Для получения степени бакалавра английскому студенту необходимо было пройти годичную стажировку в СССР.
Командированный в качестве стажера в издательство "Прогресс", Эндрю в первый раз отправился в страну своей мечты на поезде. Когда на вторые сутки на польско-советской границе поезд стали вдруг переставлять на другие колеса, он понял, что вступает наконец в прекрасный новый мир. Впечатления той первой русской зимы середины 1970-х навсегда врезались в его память: снег, скрипящий под обутыми в легкие ботинки ногами, радость от приобретения дефицитных продуктов в магазинах "Диета" и "Сыр" на Ломоносовском проспекте, бесконечные чаепития в редакции и разговоры в курилке. Именно тогда Эндрю впервые оценил достоинства теплого белья и понял, что если тебе хамят, то это не значит, что к тебе плохо относятся. В Москве ему предоставили комнату в хрущевской пятиэтажке на улице Строителей. Не секрет, что иностранцы находились под неусыпным надзором - однако это не помешало Эндрю прийти в соприкосновение с реальной жизнью. В соседнем доме размещалась рабочая столовая: наблюдая ее посетителей во время обеденного перерыва, английский студент знакомился с местными обычаями и узнавал новые слова и лексические группы. Однажды в конце стажировки его квартиру посетил участковый милиционер. В коридоре квартиры стоял шкаф, на который складывалась пустая бутылочная тара. Проходя мимо, участковый задел его плечом, и в ответ раздалось мелодичное потренькивание бутылок. "Малиновый звон┘" - мечтательно произнес милиционер. Так Эндрю получил урок повседневной поэтики русского языка.
Охота к перемене мест
Вернувшись в университет, Эндрю почувствовал, что что-то в нем необратимо изменилось: предсказуемость академической карьеры больше не манила, а уютный комфорт английской жизни стал казаться "буржуазным". Им овладело беспокойство. Он выдержал в Англии всего два года, после чего пустился в странствия по свету. Специалист по русскому языку и литературе, безупречный стилист и синхронный переводчик, он преподавал русский в университете в Ирландии, работал зарубежным представителем Аэрофлота, сопровождал в Россию английских туристов, издавал книги на Кипре, преподавал английский в Ереванском университете. В перерыве он писал диссертацию по социологии советской литературы в Глазго, но его настоящим призванием был и оставался литературный перевод.
Наконец в Советском Союзе произошла перестройка. Окрыленный надеждой, Эндрю подписал контракт с издательством "Радуга", отпочковавшимся от "Прогресса", переехал в Москву и поселился в Лефортово. У "Радуги" были наполеоновские планы. Эндрю засел за новый перевод "Войны и мира" и антологию русской классической поэзии. Вскоре, однако, он понял, что в условиях бурной инфляции может умереть с голоду. Он одолжил у московского корреспондента газеты Irish Times его запасной автомобиль "Москвич" сорок первой модели и стал брать заказы на переводы - благо, в тот короткий период жгучего интереса на Западе ко всему "русскому" недостатка в заказах не было. Сейчас Эндрю говорит, что вспоминает это безумное время даже с некоторой ностальгией. Чтобы заправить машину бензином, он приезжал на стоянку в четыре часа утра и оказывался в очереди далеко не первым. Собираясь встречать новый, 1991 год, он вместе со всей редакцией отчаянно искал по Москве майонез. У себя в Лефортово он неожиданно купил в универсаме гигантскую свежую семгу и гордо привез ее в портфеле, служившем обычно для перевозки рукописей. Постоянно меняющиеся правила пребывания в России иностранцев делали его жизнь увлекательной и не давали расслабиться. Никто не мог сказать точно, отменены или нет ограничения на поездки за "сотый километр" - поэтому, отправляясь во Владимир или Суздаль, Эндрю надевал свою неизменную кроличью ушанку и оставлял дома паспорт. Однако совершенно избежать столкновения с бюрократией было невозможно. После очередного требования официальной регистрации он простоял как-то два часа в ОВИРе на улице Чернышевского - для того только, чтобы получить на своей визе загадочную отметку: "Въезд по Радуге". Эти и многие другие эпизоды, кажется, так и просятся в книгу. Эндрю при этом всегда добавляет, что он, как в известном анекдоте, не писатель, а переводчик.
Бытовые трудности не помешали Эндрю Бромфилду еще в Москве участвовать в нескольких серьезных литературных проектах. Вместе с Наташей Перовой он основал в 1990 году журнал "Глас" - дайджест новой русской литературы, в котором печатались как новые, так и незаслуженно забытые старые авторы. В течение двух лет Эндрю был его соредактором и переводчиком. Первый номер журнала вышел в двух вариантах, английском и русском, начиная со второго он стал печататься только по-английски. Опубликованный в первом номере роман Мариенгофа "Циники" (1928) - блестящий пример перевода, передающего неуловимые нюансы лаконичного авторского стиля. Следующие номера открыли иностранным читателям Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Игоря Яркевича, Зуфара Гареева, Марину Палей. Журнал "Glas. New Russian Writing" существует и по сей день, несколько изменив первоначальную концепцию и превратившись в серию переводных книг. В середине 1990-х Эндрю переехал в Англию, чтобы всецело посвятить себя литературному переводу.
Фандорин заговорил по-английски
В начале мая 2003 года в книжных магазинах США и Великобритании появилась в продаже первая книга из серии приключений популярного в России детектива Эраста Фандорина "Азазель" в переводе Эндрю Бромфилда. По-английски роман называется The Winter Queen, его издатели - американский Random House и английский Weidenfeld & Nicolson, являющийся частью издательской группы Orion. В издательском плане уже стоит перевод трех следующих книг Бориса Акунина из фандоринской саги. Иронично-стилизованная манера Акунина нашла, похоже, свое идеальное английское воплощение. Открывающее роман описание "циничной выходки" в Александровском саду переведено изысканным и отточенным слогом, достойным пера Генри Джеймса. Будущим английским поклонникам Фандорина остается только надеяться, что последующие книги не заставят себя слишком долго ждать.
Между тем Эндрю Бромфилд заканчивает перевод последнего романа Владимира Войновича "Монументальная пропаганда" для американского издательства Alfred K. Knopf. В скором времени в Англии выйдут в его переводе так называемая первая редакция "Войны и мира" Льва Толстого и роман Михаила Кононова "Голая пионерка". В планах на близкое будущее - сборник рассказов юной Ирины Денежкиной "Дай мне!". Писатели, хорошо знающие английский, могут оценить, насколько точно воспроизводит перевод особенности их индивидуальной творческой манеры. Эндрю Бромфилду свойственно безупречное чувство стиля. Вышедший в 2002 году в издательстве Granta Books сборник рассказов Дмитрия Бакина Reasons for Living в его переводе поражает поэтичностью прозы и абсолютной подлинностью авторской речи. При всей безошибочности узнавания русской ментальности атмосфера безысходного абсурда передана так языково достоверно, как будто в литературе появился новый английский Кафка или Камю.
Помимо счастливо воплощенных творческих планов есть у Эндрю Бромфилда и заветные, но пока не осуществленные проекты. О них он говорит с сожалением: обидно, когда издатель отказывается от публикации прекрасного автора из-за "сложности" или "непонятности" его прозы, еще обиднее, когда выбирает заведомо слабый перевод. О переводе поэзии Эндрю вообще отказывается говорить, сразу отсылая к Маяковскому ("поэзия - та же добыча радия") - впрочем, эту цитату можно смело отнести к литературному переводу в целом. На вопрос о русских писателях, которых ему хотелось бы перевести, Эндрю начинает перечислять: Людмила Улицкая, Дмитрий Липскеров, Владимир Сорокин, Сергей Гандлевский, Татьяна Толстая, Михаил Шишкин, Павел Крусанов, Игорь Клех┘ А еще он хотел бы сделать серию переводов классиков Серебряного века и советских писателей 1920-х годов. А еще - заново перевести классиков XIX века. В задумчивости он начинает называть все новые и новые имена, но вдруг, спохватившись, со смехом прерывает себя словами: "Впрочем, как сказал Козьма Прутков, нельзя объять необъятное!" Поистине необъятна русская литература.
Лондон
Дарья Гармоненко 
