Звездный Фет и мещанин Пешков

Константин Бальмонт. О русской литературе. Воспоминания и раздумья. 1892–1936. – М. – Шуя: Алгоритм, 2007. – 432 с.

Творческие люди всегда ревнивы. Богема – что с них взять. Бунин ненавидел Блока, Ахматова – Георгия Иванова. Пастернак в разговоре со Сталиным не смог согласиться со словами тирана, что Мандельштам «мастер» (в чем, впрочем, впоследствии горько раскаивался).

Поэт и переводчик Константин Бальмонт (1867–1942) не ревнив. Не творческая личность? Отнюдь. Эгоцентрик. О себе всегда говорил в третьем лице – «поэт». «Поэт доволен вашей рецензией», «поэт хочет вина» (Бальмонт был алкоголиком). Но обратной стороной такого эгоцентризма было благородство. Других писателей и поэтов он мог понимать и до определенных вещей прощать.

Собранные в книге очерки, воспоминания и стихотворные посвящения рисуют законченную картину литературной вселенной одного из основателей русского символизма. Здесь и оценки предшественников – «звездный вестник» Афанасий Фет, соседствует с «высоким викингом» Евгением Баратынским. Ценит Бальмонт и Ивана Тургенева. В том числе как поэта, ведь «русская душа застенчива, и это ее пленительность. Тургенев – застенчивость русской души». Пишет он и о современниках. «Поэт внутренней музыки» Иннокентий Анненский привлекает его «мировой бесприютностью человека». Именно она «звенящей тоской и жутким угаданием поет в строках Анненского». Но не только поэты занимают Бальмонта. Вот «легкозвонный стебель» Борис Зайцев. А вот и «мещанин Пешков, по псевдониму Горький». Бальмонт видел в нем иллюстрацию к «грядущему хаму» Дмитрия Мережковского. «Талант и угодливость по отношению к мутному потоку уже тогда надвигавшегося царства духовного мещанства и хулиганского разрешения насилием всех человеческих вопросов помогли Пешкову стать Горьким».

Составитель книги историк литературы Александр Романенко пишет, что Константин Бальмонт отмечал раннее творчество Максима Горького. Константин Дмитриевич неоднократно писал стихи в честь Алексея Максимовича. Но после принятия Горьким красного тоталитаризма, превращения в «друга Дзержинского и лауреата чекистов» отношения прервались. Такое, в сознании Бальмонта, извинить было нельзя. Интересно, как отнесся Бальмонт к коллаборации Ивана Шмелева, публиковавшегося в годы оккупации в нацистском «Парижском вестнике»? Ведь его поэт считал «самым русским» писателем среди Зарубежья и искренне любил автора «Богомолья».

Впрочем, была у Шмелева и настоящая ревность. Например, к Валерию Брюсову, «забывшему себя».

А может, ревность не от богемности. Просто писательство – это большая коммуналка с неизбежными склоками. И прав был Зощенко: дескать, просто «нервные люди»?