Глеб Шульпяков. Один мой приятель, знаток античности и буквоед, любил читать русскую прозу следующим образом.
Он открывал первую страницу книги, которая попадалась ему на глаза, и зачитывал вслух первое предложение. В зависимости от его содержания делался вывод о произведении в целом. После чего книга убиралась на полку, поскольку романы моему приятелю о ту пору попадались плохие.
Ему вообще не слишком везло.
Однокашники его уважали, но пить с собой на лавочку не звали. Девушки замечали, но чаще активизировались во время сессии, когда надо было сдавать зачет по античной литературе. Преподаватели побаивались - особенно после того, как однажды одного из них он навсегда поставил в тупик вопросом об этимологии греческого слова. Причем прилюдно.
Но не о нем наш рассказ. Речь о том, что в пижонской методе моего однокашника был свой резон. В этом я убедился недавно, надумав составить маленький каталог из первых строк русскоязычных произведений, которые в разное время произвели на меня одинаково сильное впечатление.
Выбор, понятное дело, был предельно субъективен, да и память не раз подводила. Но - в том-то и соль, чтобы посмотреть на вещи под определенным углом зрения. Итак, перед вами список строк, с которых начинаются мои любимые сочинения последних двух веков. Авторство скрыто специально - чтобы развлечь вас хотя бы на уровне головоломки.
Поехали?
1. Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году.
2. Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие.
3. Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России.
4. Я в Петербурге. Зачем я в Петербурге?
5. В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
6. В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки на улицу, и медленно, как бы в нерешительности, отправился к К-ну мосту.
7. В тени высокой липы, на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцева, в один из самых жарких дней лета...
8. Eh bien, mon prince.
9. Мы плыли по Ладожскому озеру от острова Коневца к Валааму и на пути зашли по корабельной надобности в пристань к Кореле.
10. Ваши превосходительства, высокородия, благородия, граждане! Что есть Русская Империя наша?
11. Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный.
12. Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград; но Ленинград нас не касается; автор по профессии гробовщик, а не колыбельных дел мастер.
13. Не от Каракаллы царя римского, не про его красные термы, бани по-нашему, а от тощеты и дел бесследных начну мою повесть.
14. У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу!
15. Лев Глево... Лев Глебович? Ну и имечко у вас, батенька, язык вывихнуть можно...
16. Пешеходов надо любить.
17. Прислуга-полька ушла в костел Гваренги - посплетничать и помолиться Матке Божьей.
18. День за днем шел человек в глубину юго-восточной степи...
19. Шли и шли и пели "Вечную память", и когда останавливались, казалось, что ее по залаженому продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
20. Все говорят Кремль, Кремль.
21. Это место мне явно не принадлежало.
22. Месяц ясен, за числами не уследишь, год нынешний.
23. Больше всего на свете я люблю спать в кинотеатрах.
24. Привет, mon petit.
Ваши превосходительства, высокородия, благородия, граждане! Что говорит нам сей выводок печальный, сей список журавлиный? Что два века русская проза с маниакальным упорством добивалась полной потери ориентации во времени и пространстве.
Смотрите.
Почти все сочинения позапрошлого века начинаются если не с точного, то хотя бы с приблизительного указания места и времени: по крайней мере времени года. Иными словами, с первых строк ясно, когда, с кем и где начинается сюжет и как одеваться, чтобы на его страницах не промочить ноги.
Так?
Идем дальше. На заре ХХ века у поверхности моих любимых произведений оказываются риторические фигуры речи разной конфигурации. Автор демонстративно не желает знать, какое число у него на дворе - и читатель, как может, продирается к сути в тумане его трескотни.
Лучшая проза советской эпохи, покидав добро в мешок, снялась с насиженного места и двинулась по дорогам. Кто не успел за караваном, отсиживался в сортире и пел на унитазе песни. Куда пошли? Зачем? Какое было время на дворе? Что за страна? Какая остановка в пустыне?
Никаких указательных знаков.
Ну и финал. Тут перед вам - парад эффектных, но чаще всего бессмысленных зачинов. Броские фразы, как маски, нацеплены на парадный подъезд моих любимых текстов конца века - и в этом перекликаются с финалом века позапрошлого: как если бы писатель боялся назвать вещи своими именами.
Еще раз просматривая список, я вижу, что цикл завершен. За "месяц ясен, за числами не уследишь, год нынешний" должна появиться новая точность: пространства и времени. Мне снова интересны произведения, где с ориентацией на местности все в порядке. Где есть города, в городах улицы, на улицах дома, а в домах квартиры. Где в квартирах живут люди, которые выходят из домов на улицы города - и начинают повествование.
Ваши превосходительства, высокородия, благородия, граждане! Место должно принадлежать вам, а числа - календарю. Только с часами в кармане можно выдумать самое фантастическое произведение. Только при определенной температуре на знакомой улице чудеса еще происходят. Только на фоне реального города изящная словесность возможна.
Возвращайтесь!
