Ян Шенкман Леонид Костюков. Просьба освободить вагоны. Повести и рассказы. - М.: Новое литературное обозрение, 2004, 405 с. (Серия "Soft wave").
Я был искренне удивлен, когда узнал, что "Просьба..." - всего лишь третья книга у Костюкова. Его присутствие в литературе и литературном процессе последние лет семь настолько ощутимо, что должны были бы, казалось, уже выстроиться на полке тома.
Вместо томов, однако, имеем три разнокалиберных издания. "Он приехал в наш город" (АРГО-РИСК, 1998), тоненький сборник, состоящий из двух рассказов, двух эссе и стихов. Роман "Великая страна" ("Иностранка", 2002), ошибочно принятый некоторыми критиками за апологию трансвестизма и признанный "лучшей публикацией года в литературной периодике". И наконец, "Просьба освободить вагоны".
В нее вошли "Одиннадцать историй о любви и смерти", повесть "Первый московский маршрут" и четыре эссе, объединенных рубрикой с элегическим названием "Поговорим еще немного". 70% текстов уже печаталось в газетах и журналах самого разного толка. Книга, таким образом, представляет собой итог чуть ли не десятилетней работы автора в малой прозе. Итог, вполне согласующийся с концепцией серии "Soft wave": отказ от провокативных стратегий и упрощения языка, от стилистических и сюжетных шаблонов так называемого "интеллектуального мейнстрима". И от "отжившей идеи литературы как навязчивого нарушения общественных табу".
Отказались от многого. Что же в остатке? Сюжеты простые, как наскальный рисунок. Приключения наблюдателя. Или оператора с переносной камерой на съемках документального фильма. Он и сам не знает, что попадет к нему в кадр через минуту-другую. Этого оператора снимает другой оператор. Отсюда иллюзорность и одновременно достоверность, как на картинах Сальвадора Дали, - иллюзия достоверности.
Лучшие рассказы - "Дачная история", "Он приехал в наш город", "К вопросу о назначении щек", "Васнецов и настоящие мужчины", "Робинзон и четверг", "Меня догонят". Их герои, как и большинство персонажей у Костюкова, не живут, а претерпевают свою тоскливую жизнь. Ведут отстраненные разговоры, не имеющие никакого значения для сюжета. Не совершают резких движений, не имеют отчетливых убеждений и принципов. Иными словами, эти люди очень похожи на нас. Не на таких, какими нам хотелось бы себя видеть, а на тех, кем нам, к сожалению, приходится быть.
Экшн, который время от времени вмешивается в их и нашу судьбу, поездка в другой город или встреча со старым знакомым приравнивается в этой системе координат к урагану, войне, а то и концу времен. Интонация автора при этом спокойная, отстраненная. Даже если речь идет о смерти, которая никак не настанет. И о любви, которая тормозит наступление смерти, но остановить ее, конечно, не в состоянии: "Она дремлет вплоть до конечной станции, где им, как и всем остальным, приходится освобождать вагоны".
Действие - главный враг той разреженной атмосферы, которую так тщательно выписывает Костюков в своей малой прозе, еще и потому, что "ничто не убивает мечту так же верно, как воплощение мечты". Требуются немалые усилия, чтобы удержаться в мире недовоплощений, намерений и надежд. В мире хаоса, который "настоящие" мужчины и женщины пытаются упорядочить. Точка приложения этих усилий - главная интрига каждого из рассказов.
Близкие и дорогие нам вещи часто кажутся пустяками и в рамки логики не укладываются. Только смерть расставляет все по местам. Но если это и есть цель, воплощение всех желаний, обобщение жизненного пути - достигать этой цели, ей-богу, не очень хочется. Пусть уж лучше царит сумятица. Сумятица - усилием воли. Писатель закрывает глаза: его внутреннему зрению предстает странный текучий мир, не скованный соображеньями результата и целесообразности действий. Все в этом мире призрачно.
Единственная литературная аналогия, которая приходит в голову при чтении этой книги, - ранний Владимир Набоков. Но не романист, а рассказчик. Его героев тоже брал озноб от прикосновения чужого материального мира. Им тоже было некуда бежать. Они тоже отказывались воплощать свою жизнь, потому что знали, к чему это приведет.
Два слова о повести и эссе. Повесть - экспериментальная. Полуфантастическая, с нечеткими, как бы плывущими декорациями. С временем действия, плавно перетекающим из прошлого в будущее и так же плавно назад. Расфокусированное зрение, фирменное свойство костюковской прозы, здесь, на мой взгляд, доведено до своего логического предела.
Эссе же отличаются от рассказов лишь отсутствием вымысла. А в остальном все то же: призрачная достоверность, интонация, свойственная скорее верлибру, чем прозе, безысходность, граничащая с эйфорией... Все есть. Но главный, пожалуй, урок преподносит нам Михаил Новиков, памяти которого посвящен последний текст сборника. Костюков вспоминает, как Новиков наставлял свою дочь на путь истинный: "Подымись на этаж выше, позвони в любую квартиру. Тебе откроет тетка. Ты будешь такой же".
Все мы будем такими. Страшно сказать: все мы уже такие. Оттого тексты Костюкова и читаются как фантастика наоборот. Взгляд из безнадежного будущего в идеальное прошлое.
