Олег Кашин
Март–май 2008-го: время двух российских президентов – еще полномочия не сдавшего и еще их не принявшего.
Фото Григория Тамбулова (НГ-фото)
«Самолет был пуст»
«Но, быть может, уходящий самолет был пуст, не было в нем властелина, а в салоне, в удобном кресле, с пристегнутыми ремнями, перед стаканом пузырящейся минеральной воды сидела пластмассовая кукла с недвижным целлулоидным лицом, по которому пробегала световая рябь неба», – вышедший в 2002 году роман Александра Проханова «Господин Гексоген» был первым настоящим художественным произведением, посвященным Владимиру Путину. Основная сюжетная линия этого романа полностью соответствовала «политэмигрантской» версии московских взрывов 1999 года, поэтому после «Господина Гексогена» Проханов, считавшийся до того момента маргинальным «красно-коричневым» писателем, очень быстро стал своим и для респектабельных противников Владимира Путина, заменив собой в роли главного писателя-оппозиционера сидевшего в те годы в тюрьме Эдуарда Лимонова.
Прошло несколько лет, Александр Проханов теперь еще более респектабелен, чем в «гексогеновские» времена. Без писателя не обходится ни одно политическое ток-шоу на государственных телеканалах, модный критик Лев Данилкин написал о Проханове апологетическую книгу «Человек с яйцом», а Владимир Путин, демонстрируя необычную для него незлопамятность, даже направил Проханову к юбилею поздравительную телеграмму: «Уверен, что Ваш литературный талант и общественная деятельность будут служить укреплению России».
Александр Проханов сегодня и в самом деле заслуживает всяческих теплых слов со стороны президента Путина. В последние годы этот писатель – может быть, самый последовательный сторонник Кремля, причем, воспевая Путина, нынешний Проханов не противоречит Проханову прежнему – прохановская риторика осталась той же, что и в девяностые. Главный редактор газеты «Завтра», как и десять лет назад, оплакивает «советский проект» и предвещает возрождение империи, только теперь имперское будущее он связывает с именем Владимира Путина. «Мы вновь, – пишет он, – обращаемся к мистическому учению о Русском Чуде, о Русской Победе, о «Пятой Империи» русских, которая уже заявила о себе и необоримо созидается в лучах таинственной звезды. Звезды пленительного счастья». Такой подход к оценке текущих политических событий вынуждает Проханова и в Дмитрии Медведеве искать «имперскую мистику», даже если ее в нем и нет в действительности. «Путина трансплантируют в Медведева, – пишет Проханов. – Пересаживают политические органы донора Путина в политическое тело реципиента Медведева. Вы нервничаете, переживаете. Не уверены, приживутся ли пересаженные сердце, печень, полушария мозга, или произойдет отторжение. И когда Медведев эффектно восклицает: «У меня есть политическая воля!», в этот момент вам кажется, что органы прижились, магическое переселение души состоялось, преемственность власти стала реальностью».
«Уже не эстетический, а политический ультиматум»
Описание смены власти в хирургически-механических терминах – прохановское ноу-хау, неожиданно оказавшееся востребованным не только в радикальной литературной среде. Член Общественной палаты Алексей Чадаев, несколько недель назад уволенный из Фонда эффективной политики за «аморальные способы полемики», опубликовал в СМИ статью «Операция «Оттепель», в которой, в частности, пишет: «Любой русский автомобиль – это, как известно, танк Т-34, который потом долго вручную обрабатывали напильником. Если на место танка поставить В.В.Путина, а на место автомобиля – Д.А.Медведева, то мы получим формулу публичного сюжета нынешних выборов. На которых нам рассказывают, что Медведев – это такой Путин, только стилистически откорректированный под более современный евростандарт». В отличие от Проханова Чадаев считает такой подход опасным для страны – «в упаковку стиля здесь оказывается завернут уже не эстетический, а политический ультиматум властному тандему». Этот ультиматум, по Чадаеву, призван нанести удар по «мобилизационному сознанию», без которого невозможна реализация «Концепции-2020» (так в среде толкователей сигналов из Кремля принято называть последнее выступление президента Путина на заседании Госсовета).
Интонация Чадаева, как ни странно, практически неотличима от интонации его вечного оппонента Станислава Белковского, который, подводя итоги путинских восьми лет, называет демобилизацию (самого этого слова в статье Белковского «Россия нашей мечты» нет, но по смыслу – все то же самое) главным итогом уходящей эпохи: «К 2008 году мы имеем 75% вообще не интересующихся, кто будет ими править. Откуда эта цифра? Это рейтинг Дмитрия Медведева. То есть рейтинг народного безразличия к персоне будущего президента страны. Ясно, что ровно те же 75% поддержали бы и Сергея Иванова, и Виктора Зубкова, и даже Любовь Слиску. С точки зрения народа, власть теперь формируется где-то на Марсе, и зачем, собственно, пытаться вникать в непостигаемое?» Белковский вспоминает «разговоры в профкомовской курилке» института, в котором он работал в конце горбачевской перестройки: «Что нам нужно? Нормальная страна, которая ничего не строит и ни с кем не воюет. Где все зарабатывают деньги. И всё можно купить за деньги. Где никого не тягают ни в партию, ни в комсомол. И еще – нормальный президент. Ничем не выдающийся. Никуда не стремящийся и нас не подгоняющий. Без завиральных идей. Интеллигентный. Умеренный. Аккуратный. Не альфа-самец. И не свиноподобное обкомовское рыло», – и констатирует: «Мы это и получили. После перестройки, ельцинщины и восьми лет непрерывного путинизма мы оказались в сказочной «нормальной стране» с нормальным, совершенно нормальным президентом. Который не очень тонок и не очень толст. Которого и по отчеству-то телезритель не сразу запомнит. Бойтесь мечтаний, потому что иногда они исполняются».
Ирония, маскирующая растерянность
Разумеется, все эти образные сравнения – и пересадка Путина в Медведева от Проханова, и обработка Путина напильником от Чадаева, и Медведев как воплощение позднеперестроечной мечты от Белковского – все это не более чем ирония. Ирония же всегда и во все времена была лучшим способом замаскировать растерянность.
Система координат, в которой и сторонники, и противники Путина прожили последние восемь лет, была жестко путиноцентричной. Каждого из тех, кто сейчас иронизирует по поводу смены президента – и сервильного Чадаева, и радикального Проханова, и хитрого Белковского, – каждого из них в равной мере можно назвать «настоящим путинцем». И если сделать из Путина Медведева (скальпелем ли, напильником ли), может быть, и можно, то сделать из «верного путинца» «верного медведевца» и некому, и незачем. Чадаев не зря ставит знак равенства между эстетическими и политическими претензиями к Кремлю – на протяжении всех путинских лет и власть, и оппозиция слишком тщательно выстраивали именно образ страны, во главе которой стоит Путин, гораздо меньше заботясь о том, что происходит со страной в действительности. Подобный подход наверняка обеспечивал путинскому Кремлю тактическое преимущество – но для стратегической перспективы, условной датой наступления которой с первых лет путинского правления как раз и считался март 2008-го, выстраивания информационного образа оказалось явно недостаточно. Вера в то, что «уходящий самолет был пуст, не было в нем властелина, а в салоне, в удобном кресле, с пристегнутыми ремнями, перед стаканом пузырящейся минеральной воды сидела пластмассовая кукла с недвижным целлулоидным лицом», восемь лет объединяла и тех, кто рассуждал о «плане Путина» и прочих виртуальных вещах (самая известная книга Алексея Чадаева так и называлась – «Путин. Его идеология»), и тех, кто разоблачал «бизнес-группировку Владимира Путина» (рядом с «Идеологией» Чадаева на полках книжных магазинов до сих пор пылится «Бизнес Владимира Путина» Белковского).
Несколько лет назад Проханов (тогда еще оппозиционер) возмущался по поводу того, что правление Путина не сопровождается «большим стилем» в культуре: «Екатерина была вместе с Державиным, Карамзиным и Растрелли против Радищева. Александр Первый был рядом с Пушкиным, Крыловым и Росси. Николай Первый имел в духовной оппозиции Лермонтова, Белинского и Некрасова. Александр Второй приблизил ко двору Достоевского. Ленин был рядом с Горьким, Маяковским и Мейерхольдом. Сталин был окружен блистательными художниками: Шолоховым, Булгаковым, Эйзенштейном, Ахматовой, приближая одних на расстояние дымящейся трубки, удаляя других на несколько часовых поясов, до Норильска и Магадана. И только Путин, таинственный пришелец, случайно заглянувший в палаты российской власти, живет вне культуры. Как сконструированный технологами космический аппарат не нуждается в атмосфере, невесомо парит в безвоздушном пространстве». Настоящего «большого стиля» за эти годы так и не появилось, но в каком-то смысле мечты Проханова сбылись – он сам стал «большим стилем», но не как художник, а как один из многих ораторов, речи которых заполняют пустоту, возникающую при молчании Кремля.
Кстати – о «большом стиле». Весной 1985 года заместитель министра иностранных дел СССР Анатолий Ковалев (единственный в команде Андрея Громыко, кому удалось сохранить свои позиции в МИДе до самого конца перестройки) написал песню, воспевающую новый курс Михаила Горбачева, – «Свежий ветер». По стилю, пафосу, аранжировке, интонации исполнявшего песню Льва Лещенко «Свежий ветер» не отличался от многочисленных гражданских хитов застоя – разве что с более убогим, чем у какого-нибудь «Марша коммунистических бригад», текстом: «Потому что все на свете за дела свои в ответе, если дует свежий ветер, это значит – быть добру!» Главным перестроечным хитом эта архаичная песня не стала – новое время требовало новых форм, а до появления «Поезда в огне» Бориса Гребенщикова оставалось всего несколько месяцев.
Дарья Гармоненко