Андрей Мартынов
В средневековом студенческом гимне «Гаудеамус» есть слова: «Venit mors velociter,/ Rapit nos atrociter/ Nemini parcetur», то есть «Смерть приходит быстро,/ Уносит нас безжалостно,/ Никому не будет пощады» (перевод Сергея Соболевского).
Когда читаешь книги о советском тоталитаризме, то на ум приходят аналогичные строчки. К сожалению, размышляя о жертвах ленинского террора или репрессий времен Иосифа Сталина, мы, как правило, оперируем или известными именами (Николай Гумилев и Михаил Тухачевский, Владимир Палей и Николай Вавилов), или общей статистикой – спорим, сколько было репрессировано в годы Большого террора: 1,3 млн человек, как утверждал историк Виктор Земсков, или все-таки был прав профессор Роберт Конквест, оценивший число жертв в 8 млн.
А ведь за «топовыми» именами и безликой статистикой скрываются трагедии простых людей, тех, кого в литературоведении принято называть «маленький человек». И необязательно они оказывались в лагерях или становились жертвами расстрелов. Изгнание оборачивалось не только трагедией расставания с родиной, но и драмой элементарного физиологического выживания, когда беженцы-казаки на острове Лемнос были вынуждены делить одну консервную банку на четверых в день.
И не важно, добровольная ли это была эмиграция, как в случае с белогвардейцами, или вынужденная, как с перемещенными лицами (военнопленными или вывезенными насильно для работы гражданскими лицами), которых забросила на чужбину Вторая мировая война. Ведь даже если они воевали в местном движении Сопротивления, например, в составе итальянского партизанского коммунистического отряда, это не всегда спасало от репрессий при добровольном возвращении.
Что уж тут говорить о терроре внутри страны, жертвами которого становились не только дореволюционные элиты, те же белогвардейцы или члены проигравших борьбу за власть политических партий, но и простые обыватели, попавшие под стандартные «разнарядки» норм массовых репрессий 1937–1938 годов. А лимиты на аресты в ходе террора повсеместно возрастали. Так, в трехмиллионной Грузинской ССР они увеличились по сравнению с первоначально выделенными в 4,2 раза, составив, по неполным данным, примерно 25 тыс. человек. Ясно, что в такой ситуации все репрессированные не могли быть «матерыми врагами народа» и «презренными троцкистскими выродками», как их изящно именовала пропаганда тех лет. Тем более что значительная часть реальных противников большевизма погибла в ходе августовского восстания 1924 года и последовавших репрессий.
Поэтому неудивительно, что во время Великой Отечественной был столь значителен процент коллаборации. И в той же Италии белым эмигрантам и недавним красноармейцам, сражавшимся против фашистов, противостояли такие же белогвардейцы и бывшие военнопленные, одетые в полевую форму стран Оси. Кто-то из них искренне верил, что фашизм или нацизм будет благом для родины, кто-то наивно надеялся использовать немцев и итальянцев как орудие для свержения советской власти, не догадываясь, что в реальности используют (и притом на самой грязной работе) его самого. Ну а кто-то элементарно мстил за обиды, нанесенные ему за годы существования большевистского режима.
Последнее, естественно, никак не оправдывает коллаборацию. Но вот что интересно: в данном случае действия против реальных и мнимых врагов большевизма обернулись против него самого. Все в точности по «Гаудеамусу»: Nemini parcetur.
