0
4916
Газета Персона Печатная версия

29.09.2021 20:30:00

В клеточном сговоре времени

Борис Кутенков о ядерном взрыве в голове, ошибке сапера и полифоническом удовольствии

Тэги: поэзия, смерть, антология, литинститут, фестивали, шпаликов, николай рубцов, леонид губанов, борис рыжий, живой журнал, австрия, виктор цой

Борис Олегович Кутенков (р. 1989) – поэт, критик, культуртрегер, обозреватель, редактор отдела науки и культуры «Учительской газеты», редактор отдела эссеистики и публицистики портала Textura. Родился и живет в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького, учился в аспирантуре. Стихи и критические статьи публикуются в журнальной периодике. Автор книг «Неразрешенные вещи» (2014), «решето тишина решено» (2018) и др. Колумнист порталов «Современная литература», Pechorin.net, «Год литературы». Один из организаторов литературных чтений «Они ушли. Они остались» и соредактор-составитель антологии «Уйти. Остаться. Жить» (в двух томах). Организатор литературно-критического проекта «Полет разборов».

поэзия, смерть, антология, литинститут, фестивали, шпаликов, николай рубцов, леонид губанов, борис рыжий, живой журнал, австрия, виктор цой Поэзия выросла из строк песни Виктора Цоя «Звезда по имени Солнце». Эдвард Мунк. Солнце. 1911. Музей Мунка, Осло

Литературные чтения «Они ушли. Они остались» и антология «Уйти. Остаться. Жить» – уникальный проект, посвященный рано ушедшим поэтам конца XX – начала XXI века. Один из его авторов – Борис Кутенков – долго не решался издать книги этой серии. Но несколько лет назад он случайно познакомился с австрийским коллегой Патриком Валохом. Как оказалось, тот живо следил за инициативой чтений. Именно Валох и куратор «Илья-премии» Ирина Медведева вдохновили Кутенкова на издание антологии. К настоящему моменту кроме двух томов антологии вышли книги Владимира Полетаева (1951–1970) «Прозрачный циферблат», Михаила Фельдмана (1952–1988) «Еще одно имя Богу», Алексея Сомова (1976–2013) «Грубей и небесней». А совсем недавно вышел сборник львовского поэта Гоши (Игоря) Буренина (1959–1995). С Борисом КУТЕНКОВЫМ побеседовала Ирина КОРЕЦКАЯ.

– Борис, ваш с коллегами мемориальный проект посвящен поэтам, которые рано ушли из жизни именно на рубеже XX–XXI веков (очень отдаленно это напоминает знаменитый «Клуб 27»). Эта тема, насколько я знаю, интересует вас давно, с 2012 года. Почему именно этот временной отрезок вы захотели исследовать?

– Все началось с интереса к современной литературе. В 2006 году, когда я поступал в Литинститут, на одном из творческих семинаров прочитал подборку стихотворений Вячеслава Памурзина, поэта, которого не стало осенью прошлого года. Познакомившись с его поэзией, я поразился тому, как круто может писать человек, который ненамного старше меня. Передо мной была поставлена высокая планка. Мне посоветовали начитаться современной литературы, чтобы отойти в своих стихах от архаики, стиля XIX века. Эти слова произвели ядерный взрыв у меня в голове, я вообще был очень впечатлительным мальчиком и стал читать просто все, что связано с XX и XXI веками. Так продолжалось несколько лет. Вот из таких предпосылок вышла идея фестивалей, посвященных современным поэтам.

– Правильно ли я понимаю, что для вас это дело сродни миссии – вернуть справедливость, сохранить память о талантливых, но не успевших раскрыться, завоевать читательский интерес поэтах?

– Да, вы правильно это понимаете. Вторая предпосылка – желание вернуть современному читателю поэтов, которые вроде бы известны, но у которых не в достаточной степени сформировалась репутация или сформировалась искаженным образом – как, например, у Николая Рубцова или Геннадия Шпаликова. Как видите, среди поэтов нашей антологии есть известные, хотя каждая подборка – это новый ракурс, который показывает авторов в нашей с вами современности, а не в точке, например, 70-х, когда Николай Рубцов был провозглашен почвенным поэтом.

– Что объединяет всех этих людей? При всей разнице их поэзии.

– Это сложный, в некотором смысле болезненный для нашей антологии вопрос. Нас часто упрекают в том, что это объединение искусственное. Казалось бы, такие разные поэты под одной обложкой. Среди них есть те, кто не достиг своей высоты, не раскрыл полностью свой потенциал. При этом наши герои – это также Денис Новиков, Леонид Губанов, Борис Рыжий, которые полностью реализовали себя. Но прежде всего мы формируем наши сборники по принципу десятилетий. Первая часть второго тома «Уйти. Остаться. Жить» – о поэтах, ушедших в 70-е. Второй – об авторах, которые умерли в 80-е. Все-таки этот принцип позволяет объединять поколения, это такая благодатная площадка для литературоведов, которые очень любят искать контекст. А еще нашу антологию можно читать другим образом: больше задумываясь о поэзии и отдельных именах, а не об этом объединяющем факторе.

– Новая книга из этой серии вышла совсем недавно. Она посвящена Гоше (Игорю) Буренину, чье творчество относят к львовской школе. Его первый и единственный пока сборник вышел уже после смерти поэта. Как вы открыли для себя этого автора?

– К сожалению, сборники многих наших авторов вышли уже после их смерти: и Михаила Фельдмана, книгу которого мы издали второй по счету, и Владимира Полетаева, первой ласточки книжной серии нашей антологии. Когда в 2012 году я вывесил пост в «Живом Журнале» об этой странной идее фестиваля, из которой выросли наши чтения, люди сразу поддержали эту затею и стали «накидывать» нам в комментариях имена талантливых и не очень поэтов, часто своих друзей и родственников. Это был неоценимый источник информации. Он в какой-то степени заменил нам копания в «Ленинке», архивах. И вот тогда же нам прислали Игоря Буренина – если не ошибаюсь, это была литературовед Елена Пестерева, которая родом из Львова. В 2013 году она опубликовала статью в журнале «Октябрь» о поэтах львовской школы и выступила на вторых наших чтениях «Они ушли. Они остались». Ее материал, уже переработанный, войдет в третий том нашей антологии.

– Как проходит работа над сборником? С какими трудностями столкнулись во время подготовки?

– Работа над сборником проходит медленно: у нас нет никакой гонки, у нас нет конвейера. Такой конвейер плох даже в случае публикации живущего поэта, который тем не менее тысячи раз может проверить текст, внести свои правки. В случае с ушедшим поэтом он вдвойне плох, потому что зачастую остаются разные варианты стихов, но не остается людей, которые бы сказали, какие из этих вариантов текстологически корректны. Нередко просто сталкиваемся с расхождениями во мнениях: есть одна жена, есть вторая. Они говорят абсолютно разные вещи, называют разные даты стихотворений. Приходится чесать репу, простите за выражение, чтобы не ошибиться. А ошибка здесь равна ошибке сапера. И любая торопливость – она не просто неуместна, она преступна. У Игоря Буренина вышел один посмертный сборник – «луна луна», в 2005 году, спустя 10 лет после его смерти, и на его основе мы выпустили наше издание. Первоначально я составил другой сборник: изменил композицию, для меня это особое, полифоническое удовольствие; назвал книгу «Ресничный букварь». Но первая жена Буренина и хранительница его архива Ксения Агалли попросила сохранить сборник в первоначальном виде, поскольку его Буренин составлял сам незадолго до смерти. Сначала я возражал, но потом понял, как же она была права: редкий случай, когда нам удалось соблюсти волю автора. В переизданный и дополненный сборник вошли теоретические статьи, фотографии, раздел стихотворений, найденных после ухода поэта.

– Какое из стихотворений сборника вам более близко?

– Сложно сказать… Стихотворения Игоря Буренина – это какая-то золотая жила. В первоначальном сборнике «луна луна» было 49 стихотворений: почти все, что осталось. Важно то, что ничего из этого не захотелось убрать: качество стихов очень высокое. Потом были найдены новые тексты. Что-то потрясающее делает с языком Игорь Буренин! И я рад, что питерский литературовед Валерий Шубинский, один из лучших критиков поэзии сейчас, высоко оценил Буренина: ему сложно угодить, но он написал сдержанное, но при этом прекрасное предисловие. Очень горжусь тем, что Шубинский есть в сборнике. А стихотворение процитирую такое: «еще наша судьба в круглосуточном говоре клеток/ в шуме крови и чисел в двойных погремушках часов/ как в чужой толчее уцепившись хотя бы за лепет/ телеграфную спешку касаний тянуть между слов.// дневниковые соты растут и сплетаются ветви/ в этом клеточном сговоре времени с шелестом снов –/ закольцованный кровью колотится воздух в просветах/ и таращится сердце из голой грудины лесов». Для меня в нем есть и «бескомпромиссное погружение в языковой хаос, на дно языка» (как выразился Шубинский о Буренине), и предвосхищение пути – иногда неочевидного для современников, – и та плотная метафоричность речи и движение на слух, которые мне представляются самыми продуктивными языковыми стратегиями.

– Вы отмечали, что вас удивила реакция аудитории на ваши «находки». Кого из заново открытых поэтов встретили особенно тепло? Как вы думаете, почему?

– Владимира Полетаева встретили особенно тепло. Я думаю, что это связано не только с тем, что он погиб в 18 лет, но и с необыкновенной чистотой его стихов и личности. Тут и в самой эпохе была какая-то чистота. Хотя Полетаев не был шестидесятником. Алексея Сомова тоже встретили тепло, но это более сложные, более темные стихи, которые особенно интересны литературоведам. В глазах публики и моих глазах «Грубей и небесней» Сомова – самая полноценная с эстетической точки зрения книга нашей серии; «Прозрачный циферблат» Полетаева – быть может, самая пронимающая в смысле погружения в контекст личности и эпохи.

– Как долго вам нужно погружаться в тему, прежде чем понять, что вот этот автор – «тот самый»?

– Я всегда стараюсь относиться с недоверием к каждому тексту: никогда не бывает лишним посмотреть что-то еще, если на первый взгляд стихотворение показалось ничтожным. Такие поиски порой приводят к неожиданным находкам.

– У вас есть строчки: «Подари мне мольберт, на котором походное прошлое,/ чтобы грезы в глазах, а в наушниках – Янка и Цой». Они похожи на вашу реальность?

– Нет, это не совсем та музыка, которую я люблю, хотя Янка – замечательный поэт, она будет в третьем томе нашей антологии. К Цою в моих стихах много отсылок. Вот эти строки «через два на ней цветы и трава, через три она снова жива» из «Звезды по имени Солнце» – можно сказать, что из них выросла моя поэзия, они особые для меня. В них грустное непостоянство жизни, ее жестокость и цинизм, вот эта видимая нормальность забвения, что, пропустив кровь, земля покрывается цветами и начинает снова цвести. С этим сложно смириться.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Евросоюз вводит санкции из-за смерти Навального*

Евросоюз вводит санкции из-за смерти Навального*

Геннадий Петров

На встрече глав МИД ЕС обсудят пополнение черного списка за счет россиян, палестинцев и израильтян

0
1551
И каждый из нас стал тих

И каждый из нас стал тих

Евгений Лесин

Андрей Щербак-Жуков

К 65-летию поэта и трибуна Всеволода Емелина

0
3918
Тайный Платонов и творческие мускулы Феллини

Тайный Платонов и творческие мускулы Феллини

Елена Федорчук

Дорога к мировым культурным ценностям никогда не бывает закрыта

0
1460
Вечер в красном

Вечер в красном

Галина Ахсахалян

Стихи о любви прозвучали в Российско-немецком доме

0
1183

Другие новости