Марианна Власова
Елена Санаева: «Ролан настолько пророс в мою кровеносную систему, что он все время со мной». Фото из личного архива Елены Санаевой
Елена Всеволодовна Санаева – актриса, режиссер, общественный деятель, народная артистка РФ (2022), вице-президент «Детского фонда имени Ролана Быкова». Родилась в Куйбышеве (ныне Самара), окончила ГИТИС (1966, мастерская Михаила Царёва). Много снималась в кино. С 2009 года – актриса театра «Школа современной пьесы». Подготовила к печати книги Ролана Быкова «Заколдованная принцесса», «Я побит, начну сначала» (2010), «Стихи Ролана Быкова» (2010), «Давай-давай, сыночки!» (2018). Награждена орденом Дружбы за заслуги в развитии отечественной культуры и искусства за многолетнюю плодотворную деятельность (2010). Лауреат XII Российской национальной актерской премии «Фигаро» имени Андрея Миронова (2022). Занята в спектаклях театра «Школа современной пьесы» «Дурочка и зэк», «Фаина. Эшелон», «Подслушанное, подсмотренное, незаписанное».
Елена Санаева не нуждается в особом представлении: всей стране известны ее яркие работы в кино, как индивидуальные, так и в дуэте с мужем – Роланом Быковым. Завтра Елена Всеволодовна отметит 80-летний юбилей. Уже около 20 лет Санаева занимается архивами мужа: составила и издала три его книги с комментариями. Сейчас у нее в работе мемуарная книга «Частная жизнь» на основе личных воспоминаний, записей Быкова и тетрадей его отца – Семена Гордановского, человека со сложной и невероятно интересной судьбой. С Еленой САНАЕВОЙ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.
– Елена Всеволодовна, расскажите, пожалуйста, как у Ролана Быкова возникла идея создания сценария «Мама, война!»?
– Ролан как-то раз прочитал воспоминания своего отца, которые были написаны уже старческим почерком (ему было за 80, и он прошел четыре войны) и сказал: «Лена, это шолоховский герой». Его самого разволновала тема его военного детства. Он вспомнил, как мальчиком прибежал в школу и услышал по радио: будем бить врага на его территории, всех победим и так далее. Тогда их отпустили с уроков, потому что началась война, и он с криком «Мама, война!» прибежал домой. А мама села на кровать и заплакала. И Ролан решил написать сценарий о военном детстве. Но написал в итоге не сценарий (сценарная запись более лаконичная, без отступлений, потому что человек уже мыслит кадром), а повествование. Но это была, как всегда, очередная роль, сценарий не был написан, и 39 страниц остались в архиве. Когда я взялась за эти тетради его отца, я не могла допустить, чтобы это все пропало. Я очень люблю мемуары и документальное кино. Настоящее документальное кино.
– А что для вас настоящее документальное кино?
– Ну, например, я зашла как-то в Дом кино, в Белом зале показывали фильм: там был некий человек с собакой. Старый-старый человек, кругом всё замело, и он чуть живой, и собака уже тоже старая совсем. И вот снята жизнь этого человека и его собаки, может быть, последние дни. И ты понимаешь, что это, может быть, последние дни жизни этого человека. Заметет все, закончится тепло в этой избушке, и кончится жизнь. Меня до сих пор не отпускает эта картина. Потом видела картину «Жила была Зина», а которой мне запомнился эпизод: помойный контейнер – они еще тогда были не огражденными, – поземка, разбросаны какие-то письма, ветер перелистывает альбом с фотографиями, а поодаль – девятиэтажка, где на третьем этаже проходит жизнь. Сначала героиня молоденькая, потом невеста, потом мама, потом бабушка: так показана вся жизнь до конца. Эта картина меня тоже не отпускает. И я не могу допустить, чтобы жизнь отца Ролана, который прошел четыре войны, была забыта, чтобы эти тетради замела поземка. Поэтому я решила собрать полудокументальную книгу, которая вмещает 120 лет существования (моих героев, в том числе и меня).
– Мне кажется, то, что вы описали, даже не совсем документальное кино, это близко к художественному…
– Да, в какой-то степени вы правы. Есть замечательный рассказ Мамина-Сибиряка «Человек и собака». Может быть, тот человек, который снял этот фильм, тоже был движим этой историей? И нашел такого героя, который, в общем, должен погибнуть от старости, от холода, от голода – от всего. Когда Ролана не стало, я вообще не знала, как мне жить, для чего я. Сын уже вырос, я не очень была ему нужна, в профессии во мне тоже не особенно нуждались. И я думала: чем мне жить, как жить? Это удел вдов очень многих известных людей.
– Но… вы же сами очень талантливая актриса!..
– Знаете, не заблуждайтесь. Те люди, которые раньше бежали поцеловать ручку или улыбались, после смерти Ролана проходили мимо меня, как будто они меня не знают. Это такая эмпатийность у нас, если можно так выразиться. В этот момент важно было выстоять, доказать себе, что ты тоже чего-то стоишь, что ты не какой-то придаток, который был при великом человеке.
Я сняла фильм о Лёше Германе. Я мечтала снять такой фильм о Ролане, но это было невозможно… Вспоминаю, как он работал с актерами, с кадром, с оператором – это было настоящее наслаждение! А как он монтировал! Мои любимые часы – те, которые проведены с ним в монтажной.
Кинематограф Германа – особая статья. Как он сам сказал, он создает «броуновское движение в кадре». И когда он не сильно занят сюжетом, побеждает вот это броуновское движение. Однажды я сказала Герману: «Лёш, а давай я сниму про то, как ты кино снимаешь?» Он согласился: «Ну, мол, Лена хочет, пусть снимает!» Его часто снимали. В результате, я за свои деньги сняла два фильма о нем. Леня Ярмольник, игравший у Германа Румату в «Трудно быть богом», показал это продюсеру Сергею Шумакову, и они взяли фильм для показа на ТВ. Шумаков сказал: «После второго фильма я уснуть не мог». Это была для меня высшая похвала. Вторую часть показали по «России 1», а первую отдали на канал «Культура». Фильмы назывались: «Герман – сын Германа» и «Трудно быть Германом». Алексей был очень доволен, сказал: «Лен, а ты знаешь, это очень хорошо. Если ты захочешь снимать документальное кино, то милости просим в мое объединение, я дам тебе эту возможность…»
– Неужели вы не согласились?
– Понимаете, я очень уважаю профессионалов, документалистов. И сама стремилась быть профессионалом в своем деле. Я хотела закончить картину Ролана «Портрет неизвестного солдата». Привлекла к работе талантливого режиссера Игоря Калядина, он посмотрел материал Ролана, был впечатлен и готов был работать. Это должен был быть фильм Ролана Быкова и Игоря Калядина… Но руководство фонда заломило бешеные деньги. Не помогло даже то, что была своя студия, где можно было сделать запись музыки, озвучание, монтаж. Мне тогда очень тяжело жилось, я думала: как выжить, как на ноги встать?.. Увы, с картиной «Портрет неизвестного солдата» получалось все не так, как хотелось бы. В 2019 году все-таки раздобыли деньги к 90-летнему юбилею, Калядин подсобрал материал, и на канале «Культура» вышли два фильма, в которых он был использован. Конечно, это не фильм «Портрет неизвестного солдата», это лишь часть материала. Но, слава богу, хоть так…
– Что для вас в этой работе важно?
– Этот материал – золотой. Из таких мозаик и складывается ощущение времени. Я люблю мемуарную литературу именно потому, что она – альтернатива учебнику истории. И прошлое можно узнать через конкретные примеры. Как будто бы пазлы у тебя в голове складываются. Эта мозаика дает возможность взглянуть на время с одного угла, кто-то увидит его с другого. Вот, скажем, читаешь «Окаянные дни» Бунина и реально понимаешь, что за время тогда было в Одессе. По-настоящему ощутить время дают воспоминания Анастасии Цветаевой. Я такая была дура, когда, прочитав их, думала: «Боже мой, как же они столько лет не переписывались…». Я не знала, что она была в ссылке и сидела, мы узнали это только потом! Или, скажем, воспоминания отца Ролана… Вы можете представить себе картину: человек с друзьями бежит из австрийского плена – их четверо, двое садятся на бугорок, присыпанный снегом, а это оказывается лед. Они летят в пропасть… Потом несколько дней учатся взбираться на стоки, по которым проходит подвесная дорога (по ней немцы переправляют обмундирование, продукты). И нужно понять, чего это стоит – научиться влезать туда! Тем не менее они влезли и оказались на итальянской стороне. Их не расстреляли только потому, что среди итальянцев был врач, говорящий по-русски. Они рассказали, что бежали из плена и знают расположение немцев. Полковник сказал, что, если они нарисуют, как было, он даст им сопровождающего, деньги и отправит их на родину. Они рассказали, к утру был выполнен макет по их рассказу, по немцам шарахнули, и полковник сделал то, что им обещал. Сопровождающий заводил их в каждую деревеньку и говорил, что это русские герои, благодаря которым мы бошей разгромили. Он проводил их, посадил на корабль в Ницце, который приплыл в Петербург, а там уже революция произошла! Это безумно интересно! Это не вранье сочиненное, а информация их первых уст! И так сочно, так документально! Я не могу допустить, чтобы это пропало. И дневники, и стихи Ролана, и его школа, его Дом пионеров, его институт… безумно интересно, потому что это – время.
– Наверно, это самое время в каком-то смысле объединило вас с Роланом…
– Сейчас многие вспоминают прошлое: для кого-то святы 90-е, для кого-то они страшны, для кого-то сталинское время чудовищно, для кого-то это время расцвета. Я была с мамой на похоронах Сталина, потому что мы жили на Пушкинской улице, а с ним прощались в Доме союзов. Мы вписались в эту очередь, выйдя со своего двора, гудели трубы заводские в этом холодном марте. И во время войны дома висел портрет Сталина.
И Ролан рассказывал, что он, будучи мальчиком, просыпаясь, говорил: «Доброе утро, товарищ Сталин, Спокойной ночи, товарищ Сталин». Когда Железняков ему сказал, мол, мы были рабами, Ролан ответил: «Нет, у нас Бога отняли, мы были верующими – это совсем другое».
– Но помимо мемуаров вы же читаете и художественную литературу. Что трогает там?
– Мне кажется, что сейчас время перечитывать любимое. А любимое навсегда – Пушкин, Лермонтов – хрустальные прозы. И Чехов, хотя некоторые его не любят, считают нытиком… Какой он нытик!? Я побывала в Таганроге, в Музее-квартире А.П. Чехова. Общая площадь, наверное, 39 метров вместе с кухней, печью, крошечными комнатами. А потом дом, где была лавочка у отца, и наверху квартира: часть верха сдавалась, но там уже было пианино, комнаты для детей. Потом отец сбежал от долгов, и Чехов в рваных калошах ходил и давал уроки. Жил Христа ради у жильца, выкупившего дом, который папа строил и не достроил… Какая мощь у этого человека! Этот сад, который он своими руками посадил в Ялте! Меня поражают эти люди. А ведь половина писем его не атрибутирована – понимаете? Или вспоминаю, как в марте – холод был пронизывающий – мы с Роланом попали в Музей-квартиру А. Блока, когда она только открылась. Эти воспоминания его супруги Любови, эти статьи об искусстве, о стихах. Это поразительные фигуры, которые рождало наше время, наша страна.
– А сейчас есть такие люди?
– Сейчас я меньше читаю. Но, конечно, я полюбила очень Вампилова. И Ерофеева.
– А что у него любимое?
– У него? Да он не так много написал. Это замечательные «Москва – Петушки», эссе короткие, «Вальпургиева ночь» и «Заметки на полях». Поразительные фигуры.
– А как вы оцениваете книгу вашего сына, Павла Санаева?
– Ну, язык прекрасный. Очень лаконичный, и так легко написано. Такое ощущение, что любой может сесть и точно так же написать. Так все просто и легко. Но я видела, как он писал, в каких муках это происходило.
– Ваш сын делал какие-то записи в детстве? Как это воспиталось, родилось?
– Это во многом заслуга Ролана. «Хроники раздолбая» ничем не хуже, просто это другое время, время вхождения молодого человека в жизнь, более взрослую. И это уже мимо тех людей, которые: «Ах, у меня такая бабушка была, такой дедушка. Это для другого возрастного ценза. Везде поражает вот это, казалось бы, легкое, воздушное перо. Но я вижу, с каким трудом он пишет – мучительно, просто мучительно!
– А он рассказывает вам, как это происходит?
– Ничего! Он и не перечитывает то, что пишет. Нет, я в его кухню не лезу никак.
– А ему важно ваше мнение?
– Ему важно было мнение Ролана. Ролан сказал ему важную фразу: искусство – это мера откровенности. Важно оставаться на территории искусства. Я думаю, что эта мысль стала путеводной нитью для него.
– Я так понимаю, Павлу нравился Ролан. В интервью он сказал, что ему хотелось его уважения, что он написал маленький рассказ, Ролан похвалил и предложил ему еще тему. Кажется, ему нравилось завоевывать уважение Быкова…
– Важно, что мы взяли его на съемки в «Чучело», потому что оставлять его у родителей было уже невозможно. И он снимался. Он увидел Ролана в деле. В него невозможно было не влюбиться, не зауважать его. И Ролану, конечно, было важно заслужить ответное уважение. И Паша зауважал его очень. Вы знаете, когда одни подростки в 13–14 лет родителей называли черепами, Паша назвал Ролана бойцовым котом. Потому что у него была такая шапка из опоссума – очень пушистая. Ну, он и есть бойцовый кот – вон у кота и ухо может быть разорванное… Да, действительно, Паша давал читать Ролану свои рассказы, и тот его вдохновлял на это дело. Именно тем, что это мера откровенности и тем, что важно, чтобы это находилось на территории искусства.
– Когда вы сейчас перечитываете стихи, недописанные сценарии Ролана, вы представляете, как он это писал?
– Когда он строчил на старенькой печатной машинке, там клалась закладка – страницы 3–4, и ему надо было расписаться. И вот несколько строк, где-то какая-то не та фраза – и эти закладки летели. Когда появился компьютер – это было спасение! Это было чудо! Но закладки летели: будь-то официальное письмо или статья. В дневниках он писал исключительно от руки – и это, по сути, его творческая лаборатория. Я никогда туда не лезла и смогла прочитать только через годы после его ухода. Открылась еще больше душа этого человека, глубина его ума, сердца… Можно было только, прочитав эти дневники, еще больше полюбить его. Без него, конечно, сложно. Но дело в том, что он настолько пророс в мою кровеносную систему, что он как-то все время со мной. То какая-то фраза выскочит, то мысль… Вот все говоришь, и все не точно, все около сути… Но действительно пророс… Я даже не представляю, что бы было, если бы я его не встретила.
– А как это произошло?
– Да это я уже 559 раз рассказывала, даже неинтересно!
– Я хочу узнать не то, как это было физически, а как это произошло в духовном плане.
– В духовном плане это работа огромная. Отношения – это и терпение обоюдное, и прощение, и милосердие, это всё.
– Были ли у вас литературные читки, когда он вам читал или вы ему читали?
– Я ничего не писала при нем. А то, что любили, иногда я читала вслух, читали вместе. Помню, читали вместе Гоголя: я читала, лежа на кровати, и мы так хохотали, что я свалилась с кровати. Но это не было регулярно.
– А какие в вашей семье были традиции, связанные с книгами, с литературой?
– Знаете, мы жили в стране тотального дефицита, поэтому, когда мы куда-то приезжали с выступлениями, будь то Бюро пропаганды или общество «Знание», мы первым делом ехали на книжную базу и покупали книги.
– Что вы выбирали?
– Книги по философии, зарубежную литературу. Было понятно: на слуху вот этот писатель, надо купить. Хоть мы и не сидели в телевизоре, но уровень был… Знаете, у Платонова фраза есть: «Жить некуда, вот и думаешь в голову». Покупали того же Платонова, Булгакова. Потихоньку собрали приличную библиотеку. Но сегодняшняя молодежь не очень читает.
– А вы перечитываете?
– Перечитываю. Прочла толстенную книгу «Воспоминания Коровина». Когда Шаляпин прочел его воспоминания, он ахнул, потому что все считали Коровина не умеющим писать. Считали, что он талантливый художник, но не более. И никто не предполагал, что он может написать такие воспоминания. Оказывается, там столько слоев, такая умница, такой зоркий глаз – не только художника, но и пишущего человека. Воспоминания замечательны и тем, что начинаешь ощущать это время. «Мы живем, под собой не чуя страны». Иногда так чуешь, что отшибает обоняние.
– Ваша профессия постоянно заставляет вас сталкиваться с текстом. Что вам помогает прочувствовать текст, например, в спектакле «Фаина. Эшелон»?
– Просто сам текст таков, что, когда ты играешь, ничего нельзя приукрашивать. Нужно изложить то, что было, то, что мне близки и дороги те люди, которые, проживая нищенскую жизнь, на самом деле, умели любить, дружить, были очень цельными, настоящими людьми. Ты это чувствуешь, поэтому нет труда рассказать об этих людях. Ты не должен себя ломать, настраивать. Просто разделяешь жизненное кредо этих людей. Вот и все.
– 18 страниц текста… Вам нужно было их выучить? Это же сложно…
– Это условия профессии. Если не можешь выучить текст, значит, ты свободен от этой профессии. В кино это просто, в театре сложнее.
– А чем отличается эта сложность? Почему легче в кино?
– Жизнь показывает, что далеко не все киноактеры успешно работают в театре. Один из любимейших моих актеров Жерар Филип – сказочный артист, не могу его забыть – в одном фильме играет человека, которого упекли в сумасшедший дом, чтобы отнять имущество. Он встречает девушку, которой все рассказывает и, рассказывая, потихоньку закручивает горжетку у нее на шее: душит ее. А потом выходит на улицу с этой горжеткой и идет по набережной Сены. И мы понимаем, что он был нормальным, а находясь в этой психиатрической больнице, сошел с ума. Это черно-белый фильм. Забыть эти глаза невозможно – их боль, прозрачность глубину, трагизм. Жерар с огромным успехом играл в театре. Он был выдающийся артист! Но таких единицы. Сложность в том, что летом снимают зиму, а зимой – лето. И еще зависит от того, к кому попадешь. Таких, как Герман, выращивающих киноматерию, – единицы. Как-то Ролан встретил двух людей на «Мосфильме», и один другого спросил: «Ну как, сдал?» – «Да спихнул!» Картину спихнул, понимаете!? А люди клали на это жизнь. Поэтому, наверное, их картины остались в памяти, в киноэнциклопедии. Всегда счастье, когда ты попадаешь к Режиссеру. Допустим, я снялась в небольшой роли в фильме «Частная жизнь» Юлия Райзмана. Это была небольшая роль, но когда ты понимаешь качество режиссуры и работы с актером, то стараешься вписаться в этот ансамбль и выполнить то, что хочет от тебя режиссер. Но таких людей немного.
– Вы, сказали, что рабочее название запланированной вами книги «Частная жизнь», и вот в одноименной картине вы и снялись. Скажите, когда ждать книгу?
– Ой, не знаю! Молю Бога, чтобы он мне дал время, чтобы я не стала дурой-идиоткой.
– В 2023 году выпустите?
– Не знаю, ничего не знаю. Как можно загадывать? Под Богом ходим, в трудное время живем. Я молю Бога, чтобы он мне дал время, чтобы я справилась с этим. А когда это будет? И захочет кто-то это печатать или нет – да Бог его знает!
Ирина Кулагина 
комментарии(0)