Вадим Калинин
***
Что ж, смерти нет, есть
вечная разлука,
Ночной овраг и трещины
коры,
Тягучий взрыв без края
и без звука
И горькие весенние костры.
И тянется прохладное, другое,
Неоновые змейки вдоль спины,
И медленно пульсирует тугое,
Болезненное чувство новизны.
Сирень. На блюдце красная
букашка,
И каждый жив, задумчив
и забыл,
Лишь выцветший узор
кофейной чашки
Из красного стал бледно-
голубым.
И чтобы не понять всего
и сразу
И не застыть, как зимняя
река,
Мы будем замечать лишь
краем глаза
И тонко, непрозрачно
намекать.
И то, что нас пронзило
и связало,
Пойдет, гася фонарные огни,
Как тень идет от темного
вокзала
К дрожащей рюмке теплого
«Ани».
* * *
Федору Сваровскому
До свиданья, космос,
до свиданья!
Может быть, увидимся во сне.
Мне в пустынных залах
мирозданья
Не бродить по серой целине.
Не купаться в нежности
звериной
К навсегда оставленной земле,
Не ползти ленивой
субмариной
В шхерах астероидных полей.
К рубежам нездешней обороны
Не вести свирепые суда,
Искрой в космах солнечной
короны
Мне теперь не вспыхнуть
никогда.
Мир зевнул, проснулся,
потянулся,
Как щенок, как маленький
зверек.
Горизонт в улыбке изогнулся,
Бусина свернулась в пузырек.
Мир густых теней и ярких
пятен,
Тусклых рыб, взъерошенных
дроздов,
Мокрых подмосковных
голубятен
И вечерних ялтинских садов.
Вычурной мечты ослабли узы,
Истончились грезы малыша,
Лишь стремится в огненную
лузу
Бесконечно трогательный
шар.
Только тщетны все его
стремленья
И проходит дрожью по нему
Изумленье перед искривленьем
Одного большого «почему».
* * *
Отважный собирался урожай,
На жаркий жесткий воздух
лез початок,
Пейзаж шуршал,
потрескивал, жужжал
В больших шмелях, в колесиках
зубчатых…
Хруст сотен сеток, сеточек,
сетчаток,
Высоковольтных линий,
крыльев, жал.
Мы проходили через весь
простор,
Сквозь толщу звуков
бесшабашным строем,
И каждый был беспечен,
остр и скор,
Бессмысленной стрижиной
быстротою.
И каждый что-то важное
держал,
Один – цилиндр воды,
другой – монеты,
А третий – тонкий силуэт
ножа
И лодочку из дерева и света.
И каждый верил в маленькую
ложь,
В комочек чуши, ласковый
и жуткий,
В счастливую томительную
дрожь
Застывшей в травах полевой
анчутки,
В сюжетец без начала и конца,
Похожий на короткое дыханье
Пушистого мышиного лица.
И тени, что становятся
стихами,
Глядели на встающие над
мхами
Величиною в палец деревца.
И наш поход, который вдруг
возник,
В субботней вялой вяжущей
пучине,
Был странно и легко похож
на них,
На тех существ, которых нет
в помине.
Пришедших из пустых
досужих книг,
Наполненной событьями
пустыни.
Он так же не нуждался
ни на миг
Ни в цели, ни в какой-нибудь
причине.
* * *
А запах свободы слегка
горьковат,
И ласковый ужас в крови,
Шипит, словно мозг
в предвкушенье услад,
Как ворох горящей травы.
И вспышка, и Лот
превращается в столб,
Нелепица горных кустов
И выспренний, красный
пустой лепесток
Летит над гранитным плато,
И падает там, где положено
пасть,
И самка идет из ребра,
Как милая, верная,
прочная снасть
Для новой поимки добра.
В щемящей истерике
бьется малыш,
И мама теряет кольцо,
И падает филин на бледную
мышь,
Горячую, словно лицо.
И белая грязь. Я сломал
карандаш.
И цвет циркулярной пилы.
И запах свободы – июльский
Сиваш
С оттенком вишневой
смолы.
