Игорь Головко
Как-то, в 90-х годах теперь уже прошлого века, мы мирно беседовали с одной моей очень хорошей знакомой. Был включен телевизор, но мы не особенно прислушивались к происходившему на экране. Вдруг Света (назовем ее так, потому что она просила не называть ее настоящее имя, так как ей неприятно вспоминать о тех событиях) напряглась, уставившись в "ящик", и сделала мне жест рукой, заставивший меня замолчать. По телевизору выступала одна из участниц августовской демонстрации 1968 года на Красной площади, рассказывавшая о дерзкой по тем временам тоталитаризма акции.
- На демонстрацию протеста против ввода войск в Чехословакию вышло лишь семь человек, - вещала престарелая участница. - Мы не могли терпеть...
Когда передача окончилась, Света вздохнула и тихо сказала:
- Все было не так или почти не так.
- А ты откуда знаешь?
- Я участвовала во всех этих событиях...
- Но ведь она (я имел в виду выступавшую даму. - И.Г.) назвала всех участвовавших в этой демонстрации поименно...
- Все так, - понурила голову Светлана. - Но, наверное, они решили, что те люди, кого после этого не судили и кто не попал надолго в тюрьму, а отделался сутками-двумя в "Лефортово", не достойны упоминания.
Слово за слово, неохотно, она мне рассказала о предыстории этой демонстрации, о людях ее организовавших и в ней участвовавших.
- Когда об этом стали говорить, лакируя историю, описывая участников тех событий как былинных богатырей, приписывая им необычайные доблести, ни слова не говоря о других участниках, которые по тем или иным причинам не были наказаны существовавшим режимом, я думала: "Пусть говорят. Наверное такая трактовка нужна зарождающейся в нашей стране демократии".
Далее она подробно рассказала мне о той демонстрации, в которой участвовало девять человек, в основном молодых людей, кроме Паши Литвинова (внука министра иностранных дел при Сталине). Семь из них получили за это разные сроки заключения. Двое - совсем молодые девчонки, лет по семнадцать-девятнадцать, - были отпущены КГБ, который, видимо, посчитал, что их грехи не столь уж большие.
Выходу на Красную площадь предшествовали следующие события. После падения железного занавеса, разоблачения культа личности Сталина на свободу из лагерей вышли миллионы советских людей. Часть из них влились обратно в ряды "строителей социализма", другие начали вести борьбу за демократизацию общества. Они создавали кружки, в которых читалась запрещенная литература. Когда кому-то из них давали читать такую литературу, надо было после прочтения перепечатать несколько экземпляров под копирку и передать другим сочувствующим. Иногда эта литература поступала из-за рубежа, отпечатанная типографским способом.
Среди тех, с кем общалась Светлана, главным был Петр Якир, сын легендарного комдива Ионы Якира, расстрелянного в 1937 году вместе с Тухачевским, Уборевичем, Корком и другими. После расстрела отца его, четырнадцатилетнего, посадили в тюрьму, а потом он долгое время находился в сталинских лагерях. Жена Ионы Якира, Сара Лазаревна, очень красивая в молодости женщина, тоже была арестована и отбывала срок в другом лагере. Петру Якиру к тому времени исполнилось уже сорок пять лет, он окончил Историко-архивный институт, работал младшим научным сотрудником в каком-то архиве и писал кандидатскую диссертацию о культе личности Сталина.
Квартира Петра напоминала проходной двор. Светлане по ее семейным обстоятельствам пришлось пожить некоторое время в комнате его матери Сары Лазаревны. Часто заходили Амальрик, Гершуни, Сева Блюхер (сын командарма Блюхера), который в действительности не участвовал в диссидентском процессе, просто навещал товарища по несчастью, так как тоже провел свою юность в лагере; Володя Постышев (сын ответственного работника Компартии, расстрелянного в 1939 году), который тоже всю юность провел в лагерях вместе с уголовниками, измывавшимися над мальчишкой - во время одного из избиений они повредили ему позвоночник, после чего у него отнялись ноги, и он тогда, в 60-е - начале 70-х, ходил только при помощи костылей, жил на инвалидную пенсию, много пил, общался только с теми, кто сидел в лагерях, но он не озлобился и не хотел участвовать в борьбе против советского государства, так как его отец принимал активное участие в его создании и ему казалось, что вся деятельность Петра Якира в этом смысле нелогична; Красин (сын наркома Красина) - последний казался человеком очень нервным, вечно теребящим свои маленькие черные усики. Прибегал "на огонек" и Илья Габай, невысокий, худенький, некрасивый человек, учитель русского языка и литературы. Габай и Красин не любили друг друга и постоянно упрекали Якира за то, что тот "якшается" черт знает с кем. Габай обычно приносил с собой тайно пачки запрещенной, но очень интересной литературы, которую он доставал по каким-то своим источникам, о чем-то шептался с Петром, присаживался к столу, выпивал и быстро исчезал.
Петр водил Светлану и на квартиру к Илье Габаю, который в то время казался ей сказочным героем, так как уже отсидел в тюрьме четыре месяца за участие в демонстрации в знак протеста против ареста Алика Гинзбурга и Юрия Галанскова. У Ильи была гостеприимная жена по имени Галя.
Молодежь в эту среду привлекали риск, конспиративность, элитарность, возможность приобщиться к людям с известными фамилиями, знания, которые не давали ни комсомол, ни школа, ни даже институты. Только в этой среде можно было ознакомиться с произведениями литературы, запрещенными к чтению в СССР, с новыми-старыми литературными именами, которые были известны во всех странах мира и которые мало кто знал в СССР. Литературные произведения не только внимательно читались - они долго и разносторонне обсуждались.
Чтобы молодежь почувствовала радость конспирации, Петя, который с самого начала знакомства, несмотря на более чем двадцатипятилетнюю разницу в возрасте, требовал, чтобы его называли на "ты", выявлял количество людей, участвующих в слежке за ним, а далее все напоминало какую-то детскую игру с беготней по метро, с выскакиванием перед самым закрытием дверей вагона, быстрой перебежкой в другой поезд. Все это происходило даже в те моменты, когда и скрываться-то было не надо. Иногда, чтобы уйти от слежки, садились в такси и просили таксиста оторваться от преследователей, не скрывая от него, что это кагэбешники, на что получали совершенно неожиданно адекватную реакцию - таксисты пытались сделать все возможное, чтобы ускользнуть от преследователей, через тайные, только им известные проходные дворы, проулки, переулки и закоулки, что тогда вызывало у молодых людей чувство сопричастности к великому процессу борьбы за свободу. Казалось, что они готовятся к чему-то, что-то должно произойти большое.
Однако вся их деятельность сводилась к чтению, перепечатыванию и распространению запрещенной литературы, редким выходам на площади, к примеру, на день рождения Маяковского, к публичному чтению его стихов около памятника, а также стихов неопубликованных поэтов и к "кухонной" критике власти с большим употреблением при этом спиртного, составлением писем протеста против режима, отсылаемых через знакомых иностранных журналистов для публикации на Запад.
Петр Якир всегда помнил и неоднократно повторял, что он вышел на свободу из лагеря только благодаря Никите Сергеевичу Хрущеву. После отстранения Хрущева от власти Якир всегда демонстративно ездил к нему на дачу поздравлять его с днем рождения, прихватывая с собой массу сопровождающих лиц, включая Свету. Их даже не впускали на дачу, а дежурный букет цветов передавался Хрущеву при входе на территорию дачи. Наверное, и Хрущеву от такого знакомства было не очень уютно.
Итак, площадь... Главная площадь страны. Август 1968 года. Прохладно. Должна была придти, по словам Якира, масса народа, но где они? Светлана посмотрела по сторонам - только маленькая группка отчасти знакомых ей по застольям лиц "заговорщиков" из девяти человек. Но где же Петр? Ни его, ни кого-либо из членов его семьи, участвовавших в организации этой демонстрации, на площади не было. Главный организатор Петя, как позже выяснилось с его слов, случайно (но очень удачно!) в этот день попал в милицию, перейдя улицу в центре города в неположенном месте на красный сигнал светофора. Зато в ожидании этого представления на площади собралась довольно большая группа заранее проинформированных иностранных корреспондентов, толпились и другие люди, в штатском.
Плакаты, на которых были написаны протесты против ввода советских войск, а также войск союзников в Чехословакию, были привезены в коляске маленького Яси, Ярослава, с которым его мать, участница демонстрации, вышла на площадь. КГБ прекрасно все знал, так как квартира и телефон Якира находились на постоянном прослушивании, поэтому, как только были вынуты плакаты, сотрудники КГБ сразу окружили эту небольшую группку, выхватили плакаты из рук и загрузили всех в уже стоявшие неподалеку машины, которые быстро отъехали от площади.
Сидя в машине, Света пыталась разобраться в своих чувствах. Был страх перед близким неведомым, с чем предстоит неминуемо через несколько минут столкнуться. Не было только радости от содеянного, так как и сделать-то ничего не удалось. У нее до этого еще не было даже простого привода в милицию, а тут тюрьма, следователи КГБ... Их привезли в лефортовскую тюрьму, закрыли в камеры, каждого поодиночке, начали вызывать на допросы. Ее в начале допрашивал один из следователей КГБ. По одной из его фраз она тогда с грустью поняла, что они все прекрасно знали - буквально дословно, так как он привел ей ее же слова, сказанные недавно в квартире Пети во время очередного застолья.
Сразу из тюрьмы Свету к ее великому удивлению отвезли на Лубянку и ввели в просторный кабинет, где вдали, за большим столом, сидел человек в очках - Юрий Андропов, который решил сам побеседовать с теми из демонстрантов, кого он считал случайно попавшими в эту компанию. Беседа продолжалась очень долго. За пару часов, проведенных в кабинете, она узнала о себе и своих товарищах гораздо больше, чем за месяцы их совместной "деятельности". Многое она, конечно же, и сама давно знала, но закрывала на "мелочи" глаза, так как идея борьбы перевешивала, как ей казалось, все.
- Ваши лидеры скрываются за вашими спинами, подставляя под удар неоперившуюся молодежь, - сказал, в частности, Андропов.
...Двое были отпущены до суда, семерых судили, и они получили значительные сроки. Это о тех, кто вышел на демонстрацию. Позже судили и многих из тех, кто посещал квартиру Якиров. Многих выгоняли с работы, вызывали на допросы, а Петра почему-то не трогали вплоть до 1972 года. В среде диссидентов даже поговаривали, что его не сажают специально, держа как подсадную утку, выявляя таким образом всех недовольных властью. Ему даже Илья Габай открыто говорил это в лицо, умолял его не вводить новых в квартиру, на что Петр бурно возмущался и продолжал свою деятельность, не взирая ни на что. Ему нравилось находится в гуще событий, руководить людьми, хотя сам он дико боялся снова оказаться в тюрьме, но не мог уже остановиться.
После своего ареста, с точки зрения Светы, Петр повел себя очень непорядочно: он рассказал обо всех и обо всем, даже о вещах незначительных, как например, о том, что Светлана присутствовала во время передачи западным журналистам некоторых материалов "О инициативной группе по защите гражданских прав в СССР" и письма от этой группы, написанного после ареста Ильи Габая и генерала Григоренко, и что при ней он дал согласие на сотрудничество с НТС. И Светлану опять вызывали по этому поводу на допросы к следователю. Особенно Свету поразило поведение Якира и Красина на пресс-конференции перед западными журналистами, во время которой Красин отвечал на вопросы журналистов о связях с "враждебной НТС и вообще о так называемом демократическом движении в нашей стране", давая этому "нужную" КГБ оценку, а Якир даже осуждал деятельность и взгляды Сахарова, давал оценку "измышлениям западной прессы о том, что антисоветски настроенных граждан в нашей стране по приказу КГБ направляют на принудительное лечение в психиатрические больницы". Так они вдвоем с Красиным показательно каялись в 1972 году перед западными журналистами за свою антисоветскую деятельность, говорили, что "советская власть после того, как они были выпущены из лагерей, делала только добро, дала им бесплатное высшее образование, а они отплатили ей черной неблагодарностью".
Сидел он недолго, только до суда, а сразу после пресс-конференции, состоявшейся вскоре после суда, его, как человека раскаявшегося, отправили не в тюрьму, а в ссылку и не в Сибирь, а совсем недалеко - в Рязань. А ведь в середине 60-х он уговаривал всех ничего не бояться - даже суда, так как именно на суде и можно высказать власти все.
Светлана, уже немолодая и очень больная теперь женщина, печально добавила:
- Сейчас, с позиции времени, если бы жизнь можно было прожить вновь, никогда бы не повторила своих юношеских ошибок.
