Вардван Варжапетян
|
|
Художнику дано не только смотреть, но и видеть. Юрий Бурджелян. Автопортрет. 1947 |
Вот очередные истории из моего собрания.
Лебедев Лев Петрович из Феодосии. В сентябре 2006-го я купил у него баян. Прочитал объявление в местной газете: «Продам баян». Позвонил, сговорились на 80 гривнах, недорого. Он жил на Крымской улице (надеюсь, и сейчас живет): крепкий дядька, шахтер из Горловки, работал начальником смены. Когда переезжал из Горловки в Кировоград, оставил новому жильцу пианино (хотел, чтоб дочка училась музыке, но она – ни в какую), а тот отдал ему баян – Лев Петрович даже ни разу не достал инструмент из футляра. Жалел, что не успел подготовиться к встрече со мной: «Я ж не знал, что вы армянин». Суетился, искал фотографии, где он – туристом в Армении: Ереван, Раздан, Севан, Дилижан. Я, как мог, успокоил его.
Вышел от Лебедева с баяном. По дороге – автомобильный свадебный кортеж, едут медленно, с криками, гудками, букетами, лентами. Пять машин. На одной (вместо номера) надпись: «БРАТАНЫ ЖЕНИХА», еще на двух: «ПЬЯНЫЕ ГОСТИ» и «КТО КУДА, А МЫ – НАПИТЬСЯ». И конечно, с оглушительной музыкой!
А я-то зачем купил баян? Еще и самоучитель игры на баяне. Но вот захотелось… Наберусь терпения, выучусь, сяду как-нибудь где-нибудь, достану свой баян, затяну что-нибудь щемящее...
Пытался. Но терпения не хватило.
Привез баян в Москву и подарил музыкальной школе.
Конечно, петь можно и без баяна, но не то.
Куштанин Кобальт Ильич (род. 1929) – бурный человек, дерзкий ум, беспокойная голова, куча изобретений по фотометрии и волоконной оптике, заядлый и умелый грибник – даже отдыхая в пансионате «Никольский парк» (там мы и познакомились осенью 2014-го), ходил собирать грибы и приносил маленькую корзинку.
Конечно, я не удержался, спросил его, как ему досталось такое имя. «А вам зачем?» – «Я писатель, мне интересно». – «Знаете, до 30 лет я рассказывал, а теперь сам спрашиваю, встречный вопрос задаю: «Вы осетин?» Я ответил, что нет, не осетин. А на мой вопрос он не ответил. Может, он сам осетин?
А интересно, знает ли Кобальт Ильич, что название химического элемента и металла кобальта происходит от немецкого слова «кобольд» – так древние германцы называли бородатых гномов, дразнящих рудокопов; и так назвал открытый им (1735) элемент (№ 27 в таблице Менделеева) шведский химик и минералог Георг Брандт. Да конечно, знает.
Бурджелян Юрий Константинович (1921–2008). Музей изобразительных искусств – два торжественных здания на Волхонке, может быть, лучшее в мире собрание великих мастеров. Еще не поделено на Эрмитаж и Пушкинский музей. По скрипучему паркету идет мальчик. Останавливается. Замирает. Он один в зале. Он счастлив. Он мечтает стать художником. Он станет им. У него будет много учеников, ведь он 30 лет преподавал рисунок и живопись в Полиграфическом институте. Одна из студенток – Ольга Акулина – будет его женой и совсем не похожим на него художником.
Юрий Константинович Бурджелян – так будут называть того мальчика, когда он, повзрослевший, израненный, вернется с войны со скромным трофеем: опасная бритва из превосходной немецкой стали (той же, что и осколки в простреленной ноге) и пенал с цветными карандашами Faber для разметки штабных карт. Вернется в Москву, в Московский художественный институт, куда поступил в 41-м. Он мало перенесет из войны на холсты, кажется, всего одну «военную» работу выставит: в грузовиках рота гвардейцев – пополнение на передовую, мальчишки в новенькой форме, сами как новенькие. А пехота – пёхом, еще тащит на себе минометы. И красноармеец Бурджелян в ногу с ротой шагает. Навстречу – грузовики, те новобранцы... Те, да не те, – раненые, в бинтах. А убитые там, где погибли, остались. Так для него началась война.
|
|
Цвет плюс цвет, плюс цвет... Юрий Бурджелян. Натюрморт с синей тканью. 1974 |
А я в 41-м родился. И про войну мы не говорили. Про Армению… Про Ростов-на-Дону, где он родился. Про любимый им Крым. Про художников, конечно.
Не помню, чтобы он горячился, что-то доказывал. Спокойный, ровный. Похоже, давно для себя что-то самое главное решив и утвердив. Кажется, ничто не могло вывести Бурджеляна из себя. Оказывается, могло! Хамство. Но работа успокаивала, лечила, спасала.
Входил в его мастерскую недалеко от Белорусского вокзала – сразу делалось радостно и легко: голубое и желтое – небо и солнце, свет обнаженных женских тел, белая ширма, на табурете шляпная болванка, гитара на стене… Светло, тепло, спокойно.
Слушал и смотрел на Бурджеляна: щеточка седых усов, стеклышки очков в стальной оправе, лоб большой. Красивый человек среди своих созданий. Создатель.
«Эллин» – отчеканила одним словом его портрет искусствовед Вера Чайковская, увидев главное в художнике: культуру, мастерство, благородство. «Эллин», – написала она в своей статье, – нашла я наконец слово. Человек, который хочет из хаоса бытия сделать космос, пронизав созданный художественный мир гармонией» («Литературная газета», 01.11.1995).
Откуда это в Бурджеляне? Может быть, от пустых залов музея на Волхонке, заполненных полотнами великих мастеров? От неустанных размышлений о пространстве холста, таинстве мазка, бесконечности белого цвета? Он исследователь тонких цветов, ставил тонкие задачи в цвете. Как в «Натюрморте с синей тканью» (1974).
Обычно художник берет цвета по минимуму: желтый, зеленый, синий… Зато голубое, белесое что-то, вуаль какая-то словно наброшена на мир, на небо, горы, море, предметы… Все и приглушенно, и обнажено. Мир как натюрморт. Все гармонично в мире, сотворенном кистью Бурджеляна; гармония – его бог, его философия. Философия понимания и любви ко всему, и отсюда, наверное, отстраненность, надмирность. И надо медленно идти от холста к холсту в его мастерской – и возвращаться… Как в лабиринте.
А путеводная нить – где она? Трудно впускает в себя художник. А зачем?.. Вот же я, весь на виду. Вот же то, что я сотворил, что увидел, что понял, что пережил, что любил. Просто исчисли для себя меру всего, приложи к соразмерности сущего для человека, его глаза, таланта, души, его восприятия красоты в любом ее проявлении.
Дмитрий Краснопевцев, «художник медитации и тишины» (Эрнст Неизвестный), мастер «метафизического натюрморта» (по-моему, он и создал его), считал необходимым условием красоты порядок и чистоту. «Но если невозможно соблюсти оба эти условия красоты, то порядок предпочтительней. Порядок – это композиция, из порядка произошли все искусства, произошло все».
А может, изначальное условие красоты все-таки – человек? Точнее, двое: художник и зритель.
Блинова Александра Ивановна из Городца – маленького городка на Волге, знаменитого городецкой росписью (огненно-черные кони, петухи, цветы) да тем, что там умер Александр Невский, возвращаясь из Золотой Орды. Но для меня городок памятен тем, что жил здесь Иван Блинов (1872–1944) – возможно, последний хранитель искусства древней рукописной книги. Много книг переписал. Только для купца Овчинникова писаны 24 книги: «Кормчая», «Житейник», «Канонник», «Старчество», «Златоструй», «Житие Петра и Февронии» и еще многие.
Одну дала мне в руки Александра Ивановна, дочь Ивана Блинова: четкий полуустав ХVI века, буквицы, праздничные миниатюры. На последнем листе запись переписчика: «Писал сию книгу крестьянин села Кудашихи Нижегородской губернии аз грешный и недостойный имени человеческого земляной прах Иван Гаврилов Блинов. Аминь». Трудился крестьянин-каллиграф и в Казанском университете, и в старообрядческих типографиях в Москве и Бронницах, и при императорском дворе, но больше по домам богатых старообрядцев.
Рассказывала Александра Ивановна про отца, показывала перья гусиные, деревянные ложки с обломанными черенками – желтыми, красными, зелеными от засохшей краски.
Удивительным тружеником был этот крестьянин. В 1919-м собрал в Городце музей, в 1930-м организовал колхоз «Рассвет». В 1941-м писал сыну на фронт: «В одном направлении никто прожить не может, случаются иногда всякие неожиданности. Много бывает в жизни неожиданного, мы все живем между добром и злом, счастьем и несчастьем».
Жалею сейчас, что Иван Блинов заслонил мне тогда (лет 30–40 назад) Александру Ивановну. Не помню, кто она была: учительница, мастерица украшать доски и прялки… Не помню.
