Дарья Курдюкова
Картины, согласно Краснопевцеву, «выражают, но не объясняют».
Фото агентства «Москва»
В коллекции Музея Анатолия Зверева (Музей AZ) больше 70 работ Дмитрия Краснопевцева – это один из любимых художников Наталии Опалевой. На выставке «Краснопевцев. Равновесие неравного», идущей в Центре современного искусства AZ/ART на Маросейке, 55 произведений из собрания Опалевой, фонда «Прометей» и полученных от частных коллекционеров. Названием экспозиции куратор Наталья Волкова адресует к фразе художника «неравенство – это условие гармонии, которая есть равновесие неравного». Самые необычные акценты проекта – ранняя живопись, офорты, рисунки и – выстроенная Катей Бочавар сценография.
Краснопевцев не писал с натуры, но, по собственной формулировке, обращался «к ней за справками». Безошибочно узнаваемые «метафизические натюрморты» методично разрабатывались им всю жизнь после ухода от ранних поисков 1940–1950-х (одним из главных учителей Краснопевцев считал прошедшего вхутемасовскую выучку Антона Чиркова – см. о нем «НГ» от 15.07.24). Те ранние экзерсисы, как здесь видно, иногда тоже были натюрмортны, только совсем по-иному. Со светотенью, неотринутыми законами притяжения, вообще – с привязанностью к зримой природе вещей. Более «буквальные». А иногда двигались в сторону размашисто написанных (это художник со временем тоже редуцировал до сосредоточенной гладкости фактуры) комедиантов, Пьеро, автопортрета в бледно-романтическом гриме. Зрелая краснопевцевская метафизика неотделима от его мастерской, эдакой почти тотальной инсталляции, заселенной корягами, ветками, листьями, раковинами, черепами животных, камнями, кувшинами и книгами так, что, судя по известным фотографиям Пальмина, Брусиловского, Кизевальтера, почти не оставалось живого места. В одной из витрин теперь лежит написанный карандашом список того, что Краснопевцев просил привезти из Уганды: «тыквенные и другие сосуды», «рога, зубы, когти», «примитивные украшения (рыночные) из семян, орехов, раковин», «камни необычной формы», «древесные корни, сучья, спилы интересной формы, жесткие листья» и т.д.
Эту мастерскую вдова Лидия Краснопевцева «в значительном объеме» передала в Музей личных коллекций ГМИИ в 1990-х, и ее включили в постоянную экспозицию. С тех пор как здание отдела личных коллекций закрыто на реконструкцию, мастерскую показывали «Кабинетом редкостей» в Пушкинском музее на рубеже 2023–2024 годов в память об Анне Юрьевне Чудецкой, хранившей его наследие. А до того фрагменты мастерской стали акцентом выставки «Ответвление» (см. «НГ» от 08.01.23).
Сейчас Катя Бочавар создала оммаж пространству, которое, кажется, даже больше, чем рабочей средой, было самостоятельным героем, «натурщиком» и местом тех самых «справок». Речь идет не только о нишах, содержательно зарифмованных с натюрмортами. Здесь и огромная белая стена с «неравномерным» ритмом развески. Он представляется «соразмерным» тишине метафизических картин. Нарушить ее может, пожалуй, разве что короткое шуршание падающего листа (того самого, «жесткого») или звук отвалившегося черепка. То есть какая-то случайность, небольшое выпадение из ритма. Шепот все той же тишины.
Картины, согласно Краснопевцеву, «выражают, но не объясняют». Илья Кабаков предполагал, что «тема гибели, обломка, остатка, что ли, скорлупы бытия является главной. Абсолют – это скорлупа, развалины, конец и смерть… Таков же и колорит – смертяшкин колорит: тускло-иссиня-зеленый, пыльный цвет, в котором нет ни света, ни воздуха. Возможно, в целом это нечто вроде заклинания смерти, особой, одинокой ворожбы, «беседы» с нею». Что в этих натюрмортах нет света, трудно согласиться. Хотя воздуха и светоносности в вейсберговском понимании, если брать метафизическую линию, тут не найти. Но, возможно, «одинокая ворожба» как раз и проливает тусклый свет в бесконечных попытках Краснопевцева увидеть в малом и отжившем свое – другой, фантастический город или даже вселенную. Раз за разом видеть и пересобирать. Недаром эскизы к картинам с наборами разных элементов похожи на периодическую систему.
Вроде бы замкнутая сама на себя живопись, из которой «отжато» все мешающее сосредоточенной созерцательности, тем не менее тянет нити к жизни художника. С одной стороны, осталась война. В 1943-м Краснопевцев был призван в армию, попал в иркутскую военную школу и служил в авиации. На иркутских рисунках – экслибрис, а еще лапидарные, упрямые, как из камня вытесанные композиции, которые потом сделаются мотивами живописных натюрмортов. После демобилизации художник вернулся к учебе, в 1950-х увлекся офортом. На маленьких пейзажных листах вязь линий представляет соответственно дома и дерево. Но главными героями остаются разрушенная стена перед строениями и – то ли вышедший из-под земли могучий корень, то ли ветвление побегов.
С другой стороны, от живописи существовал заработок в кино: с 1953-го Краснопевцев 20 лет делал киноплакаты для «Рекламфильма». Здесь показывают рисунок 1960-х к афише фильма «Моя жена хочет петь», выпущенного гэдээровской студией «Дефа». Излишне подчеркивать, что это другая реальность. Архивная часть вообще дает много деталей, тут есть дневник, есть отзыв Краснопевцева на первую выставку Анатолия Зверева, устроенную Георгием Костаки у себя дома в 1958-м. Первая выставка Краснопевцева тоже, конечно, была квартирной – в 1962 году у Святослава Рихтера. Они познакомились примерно тогда же, когда и с Костаки, на рубеже 1950–1960-х, с обоими художник долгие годы дружил, и оба собирали его работы.
В составленной Василием Ракитиным книге автобиографических заметок Костаки («Георгий Костаки. Коллекционер») было опубликовано неожиданное воспоминание Дмитрия Плавинского. Во время посиделок у Костаки, возможно, захмелев, Краснопевцев вдруг сообщил, что, будь у него такая коллекция, он выменял бы ее «на маленького – и Дима начертал своими руками Пьеро в воздухе прямоугольник величиной не более пачки сигарет, – маленького Пуссена». После бури негодования они, понятное дело, помирились, но главное тут – выбор способа провокации. Образцово равноудаленного что от авангардных страстей Костаки, что от метафизики самого Краснопевцева.
