Десталинизация, говорите?

Жили в деревеньке деревенские жители. Начались коллективизация с индустриализацией. Запихали их всех в теплушки – и в тайгу, лес валить. Привезли, выгрузили, и тут то ли начальника за вредительство посадили, то ли бумажка соответствующая в щелочку завалилась, короче, не нужен стал этот лес. О людях забыли. И оказались они там, в этой тайге, как герои Жюля Верна на необитаемом острове.

Выжили. Далеко не все, но выжили. Детей даже смогли народить. (И лес заготовили – а как же, приказ ведь был.) Тут-то про них и вспомнили. А, это вы... Кто разрешил?! Ладно, давайте быстро на строительство металлургического комбината, котлован рыть. Привезли в чисто поле, где котлован. Дали лопаты, шахматы и две балалайки для культработы, больше ничего. И тут выжили. И нарожали новых детей. И котлован вырыли. Ничто этот народ не берет...

Такой вот вкратце роман. Автор Зоя Прокопьева. Сибирячка, человек-глыба. Своими руками построила дом в тайге. Знает предмет.

Называется роман «Своим чередом». Он очень мощный, серьезно. Самозародившийся из духа истории эпос. А главное, интересно читать. Как они там глину ищут, кирпичи на кострах обжигают, строят кузнечный горн, бабы за ягодами, мужики ладят самоловы-силки... Будоражит. Даже как-то пьянит.

Говорят «Прокопьева художник». Ну не знаю. Не такой уж прямо, что ужас-ужас. Совсем нет. Она просто делает то, что делают и ее герои, – «робит». Этот роман, мне кажется, сильно превзошел индивидуальные писательские возможности автора (я читал другие ее произведения). Он вроде народной песни, по которой в допостфольклорную эпоху можно было судить о душе народа.

О душе русского народа из романа можно узнать много любопытного. Например, оказывается, что русский народ не идеократический, вопреки утверждению Вадима Кожинова, светлая ему память. В романе единственный идеократический персонаж – Ванька Востриков (который мечтал «насадить сады»). Наиболее платоновский, кстати. Сама природа над ним смеется. А вот трагическое в книге совершенно нелитературно: горе уходит в себя, заползает в нору, любоваться тут, по мнению народной души, нечем. Русское горе скупо, как скупы и утешения, сводящиеся чаще всего к ритуальной формуле «не бедуй».

А еще русский народ живуч. Но живучесть эта заключена не в силе духа. Она скорее растительной природы: где бросят семена, там они и вцепляются в землю. Полюбившиеся герои погибают, умирают, уходят, но в этом нет непоправимости, нет вселенской досады и укоризны Богу – «за что?!», – только личная боль оставшихся, а личная боль – это ничего, «не бедуй». Дети-то растут, очертания изменяются, было так – становится по-другому, только и всего. Надо робить.

Народ не мстителен, он терпелив к несправедливости и ко злу. Зло неотделимо от жизни – что поделать, значит, так надо было. Внешних врагов у народа нет. Как нет их у растения: корова, жующая траву, не враг, а «так надо». Поразительный момент: завод не выполнял план, по доносам пересажали и убили половину полюбившихся нам героев. Оставшиеся не восстают, не бегут, не бросают работу («надо робить» – универсальное средство от зла мира), и следующая глава начинается со слов о том, что план завод все-таки выполнил. Помогло.