Дарья Курдюкова
Природа Антарктиды будоражит воображение художника. Фото из архива Александра Пономарева
Говоря об Александре Пономарёве, нельзя разделить художника и моряка. О том, что дает ему море - а многие работы он создает в экспедициях - он делает рисунки, рассказывает, расписывая старые корабли или осуществляя акции, например, привязав себя к носу научного судна, вышедшего в океан, как было в «Баффиновой фигуре». Он - один из востребованных в Европе российских авторов - сейчас его работы показывают в Центре Помпиду на выставке современного рисунка Donation Guerlain, недавно в венском Музее Леопольда прошла выставка «Облака», где среди работ Мунка и Тернера была документация акции Пономарёва. Еще он пишет стихи - впрочем, пишет он их с юности, но на публике стал читать не так давно. Ему советуют издавать книжку, он обещает. О том, что одна из следующих его выставок будет посвящена потерпевшему крушение судну Costa Concordia, об открытии павильона Антарктиды в Венеции, о связи с традицией и о рождении поэтических образов Александр Пономарёв рассказал корреспонденту «НГ» Дарье Курдюковой.
- Правда, что вы планируете выставку о затонувшем судне Costa Concordia?
- Правда. Я был летом на острове Джилио, где на рифах лежит перевернутая Costa. Плавал вокруг нее на старой лигурийской лодке с табличкой «Vada a Bordo» («Вернись на борт» - «НГ») на груди и призывал всех капитанов мира вернуться на борт и управлять своими тонущими кораблями. Выдающийся историк авангарда Джон Боулт в статье в ARTnews пятнадцать лет назад назвал мои тогдашние мои артистические действия на кладбищах кораблей в БалтийскеWreck Art (искусство кораблекрушения), и это по-прежнему важная сторона моих художественных интересов. Тогда я расписывал ржавые, никому уже не нужные обломки кораблей, художественным жестом возвращая их в план культуры. Сейчас я готовлю выставку о жизни, смерти, долге, экипаже и капитане в самом широком смысле. Выставка скорее всего состоится в Тоскане, под небом которой разворачивалось немало подобных драм и историй. Вот и мой знакомый флорентийский режиссер говорил мне, когда мы смотрели предполагаемое пространство для выставки: «Хочу фильм снять о тебе. Художественный». - «Художественный?.. Каким образом?». А он отвечает: «Понимаешь, мне нужны истории». Так вот, историй у меня сколько угодно.
- У вас много европейских выставок, а что вообще нужно делать современному российскому искусству, чтобы о себе заявлять в мире? Ну, скажем, худрук ГЦСИ Леонид Бажанов говорил как-то, что хорошо бы, чтобы Минкульт поддерживал наших художников не только на Венецианской биеннале, но и на других международных смотрах…
- Я много об этом говорил и, честно говоря, не хочется опять сводить к этому беседу. Но все же. Мой опыт подсказывает, что самая большая проблема наших художников в том, что мы привыкли надеяться на местную ситуацию и институции. Современное западное искусство, возникшее в 1960-х, существовало в обществах, где допускались разные идеи. А наше общество еще только уходит от господства одной идеи. Здесь нужно четко разделять искусство как деятельность, связанную с потребностью человека конструировать смыслы (мы сейчас этого не касаемся), - и искусство как сферу, связанную с институциями, рынком, властью. В сфере искусства действуют механизмы, сходные с механизмами политики, и сфера эта у нас неразвита, как, впрочем, и все общество в целом. А мы все ждем какой-то поддержки! И мне, например, кажется, что я молодой - у меня все время все только начинается. Государство это очень стимулирует: потерпите еще, а потом все будет нормально. Сколько терпеть-то?
- Но художнику важно ведь, чтобы его слышали, а у нас «линия электропередачи» со сферой искусства как-то повреждена… Художникам могут сделать шаг навстречу? Что скажете про госзаказ?
- Леня прав, и если государство пойдет на это, результаты не разочаруют. Заказ существовал всегда. Кстати, Микеланджело ведь никак не мог получить гонорар от папы за купол Сикстинской капеллы… Мне уже смешно, когда некоторые деятели принимают слишком независимый вид. И что касается модного сейчас левого дискурса, это абсолютно продаваемая история. Наша, да и мировая социальная, информационная витрина очень часто украшается левым дискурсом, это удобно, привлекает молодежь - но это тоже стало своеобразным общественным дизайном. А госзаказ - не политическое решение, кого поддерживать, а формирование условий для поддержки всех. И это примета развития, и демократии в том числе. А у нас пока - Салтыков-Щедрин. Одни и те же чиновники ставили скульптуры Зураба Церетели, а когда ситуация поменялась, они же заговорили, что это ужасно. Одни деньги дали на музей современного искусства, они и отняли. Двуличности не переношу!
 |
| Проект SubTiziano, 2009. 53-я Венецианская биеннале.
Субмарина всплыла в историческом центре на Гранд-канале. |
- Если говорить о современном искусстве в России, в этом году много обсуждался перенос строительства ГЦСИ на Ходынку. Для государства, помимо не лучших исторических аллюзий, это снижает имиджевый фактор - искусство уносят на окраину…
- В своей долгой биографии я несколько раз тяжело, но успешно взаимодействовал с государством. Я выиграл конкурс и исполнял госзаказ - российский павильон на всемирной выставке Экспо-98, который вошел тогда в пятерку лучших. Во Франции по приглашению Министерства культуры построил в соборе Салпетриер огромный перископ на Парижском осеннем фестивале в 2007-м. Поэтому после того, что произошло с проектом ГЦСИ, я понял: в период моей активной деятельности своих работ в новых залах мне не увидеть. Проект, который предлагался, мне не во всем нравился, но концепция была утверждена вместе с финансированием, так что сейчас ситуация неприличная, а все эти обсуждения были с элементами водевиля. Что касается переноса на Ходынку, это, конечно, тоже вариант. Город развивается, и Ходынка через некоторое время станет местом, куда нужно привлекать людей, да видимо, и музей не будет вызывать там общественного недовольства. Но подход к проектированию, положение архитектурного "подчинения" торговому центру, организация конкурса и прочие "загогулины" вокруг проекта, - все говорит о том, что излишняя политическая дальнозоркость в советском духе приведет к знакомому результату. Будут строить долго, очень!
Вообще-то в мире современному искусству дают хорошие площадки в центре, там строят модные архитекторы, это меняет ситуацию с городской средой, с досугом, с образованием… У нас нет таких музеев - нам бы быстро наверстывать надо. А наши начальники вдруг патриотические песни запели, и для нас вроде, вроде мы услышать это должны. Вроде мы не совсем соответствуем их задачам опять. Я знаю патриотических песен больше, чем все мои ровесники, в этом я хороший эксперт, вот сейчас мы сядем, и я всю ночь могу петь про войну. И если кто-то из нового идеологического отдела сядет со мной и меня перепоет, я готов выплатить ему серьезный гонорар. Патриотизм - не предмет приватизации, слава богу, и я - современный художник и патриот - и делать из меня врага отечества никому не позволю.
- Кстати, насчет патриотизма - вас можно назвать патриотом Антарктиды. Вы же хотели сделать там биеннале современного искусства, а в Венеции, для ее биеннальных смотров, открыть павильон Антарктиды. Как там все продвигается?
- Это точно! Ее необозримые чистые просторы всегда будоражат мое воображение. С трудом, но я двигаюсь к осуществлению своей давнишней мечты - биеннале современного искусства в Антарктиде. Когда об этом слышат, нас все поддерживают, у нас так: "Ого, супер!", на Западе: "Вау!" Ну, а дальше, естественно, уже проблемы, политика и т.д. И патриотизм этого проекта не в том, что, мол, наш континент, и никому не отдадим, а как раз в том, что мы предлагаем международный проект с общечеловеческими принципами, современный, радикальный и при этом на российской платформе (наши научные суда, идея и организация), ведь мы океанская держава с высоким уровнем науки и современной культуры. Потоньше, поизящнее, без грубой силы! Еще благодаря дружбе с филантропом и коллекционером Андреем Чеглаковым со следующего года я открываю павильон Антарктиды на биеннале в Венеции. Он расположен на Гранд-канале в районе Сан-Тома, и первая выставка во время архитектурной биеннале будет посвящена исследованию архитектурных характеристик международных научных станций в Антарктике, ведь если посмотреть на карту, полярные станции чем-то смахивают на павильоны стран-участниц выставки в Венеции. Наши партнеры в Великобритании, Австрии и Франции поддерживают эту идею. И дальше я буду делать выставки и на архитектурной, и на художественной биеннале, и между двумя этими главными венецианскими форумами. Так что всех «отморозков» (в хорошем смысле этого слова!) приглашаю к сотрудничеству.
- В Вене, в Музее Леопольда, недавно прошла выставка «Облака», вы были единственным там художником из России в компании, например, с Моне и Тернером. Что значит классическая традиция для современного художника?
- Я лежал в Швейцарии в больнице, смотрел после операции в окно на облака, и вдруг мне позвонили и пригласили участвовать в выставке «Облака». Сначала я даже не понял, думал шутка. Но услышав список участников, мгновенно согласился. Эта выставка сделана на границе науки, искусства, политики. Костяк ее составляют классики - Моне, Ван Гог, Каспар Давид Фридрих, Сезанн, Тернер, Кифер, Картье-Брессон, Мунк справа от меня висел.
- А слева?
- Уорхол. Я показывал видео моей акции «Майя. Потерянный остров» в Баренцевом море. Я еще только оклемывался после болезни, и мне нужно было самоидентификацию восстановить, так что выставка была для меня важна во многих отношениях. Ну, вот начало стихотворения, которое я тогда написал - так иногда проще рассказать:
Чудесный горизонт не пуст вдали от моряка,
Попал в историю искусств я через облака,
Вдруг оказалось, что теперь я на одной стене
И в небо вскидываю взгляд с Ван Гогом и Моне <…>
А заканчивается оно так:
Все надышались облаков.
Да повезло и мне - к тебе сквозь пелену веков
В безмерной тишине, в такой блатной компании
Несусь по небу я
На островке с названием «Моя иллюзия».
Майя в переводе - «иллюзия». Остров исчезает на время! Это был перформанс с Северным флотом, срежессированный художником. Вообще, успех для художника, конечно, - иллюзия, правда, она дает возможность идти вперед, чувствовать осмысленность того, что ты делаешь. Иногда меня называют романтиком, я не очень соглашаюсь. Конечно, романтические подходы во мне живут, но мое отношение к жизни - из XXI века. В этом смысле я впитываю традиции и романтизма, и авангарда, и концептуализма, и абстракционизма, и радикальных тенденций. И если мои работы висят рядом с «Криком» Мунка и со съемками атомных взрывов, наверное, в чем-то и я попал в десятку. Пускай призрачная, но появляется уверенность, что путь, которым ты идешь, встречаясь с разными фактами, и набрасывая на них сетку координат - правильный. Связь с традицией, конечно, важна. Меня, например, любят называть маринистом, это и неправда, и правда. Современные тенденции снимают прежние парадигмы и формируют другие системы взглядов. Конечно, морской офицер Боголюбов - художник моей традиции. Моряк и отец конструктивизма Татлин – моя традиция. Но традиция - это способность впитать сделанное и заглянуть вперед.
- А мне кажется, традиция – как на венецианской биеннальной выставке «Трудности перевода», в которой вы участвовали, - вопрос перевода смыслов для разных аудиторий и контекстов…
- Абсолютно. Меняется политическая и социальная ситуация, и то, что казалось радикальным жестом, оказывается банальностью – и наоборот. И ментальность разных культур разная. Политические высказывания переводятся легче, поэтому западной традиции легко воспринимать соц-артистов. Есть художники, которым нужен двойной перевод. Для меня «трудности перевода» в том, чтобы попытаться перевести язык природы на человеческий посредством языка искусства. Я бы хотел понимать тот Мир, который говорит с нами, когда метеориты падают в Челябинске, и мы понимаем, что наша жизнь – ничто перед реальностью Космоса.
 |
| Около затонувшей Costa Concordia Пономарев
призывал капитанов вернуться на борт и управлять своими тонущими кораблями. Фото из архива Александра Пономарева |
- Есть междисциплинарный подход к искусству. Есть, например, сближение науки и искусства в science art. А есть, скажем, режиссер и художник Ян Фабр. Ира Корина, по образованию театральный художник, сказала, что современному художнику очень важно иметь базу, образование, пусть из другой сферы. Вы – моряк, что это дает?
- Коль скоро про науку, я учился в аспирантуре, хотя диссертацию не защитил. Но все равно сейчас я участвую в экспедициях Института океанологии как художник. Например, видео «Баффинова фигура» сделано в такой экспедиции.
- Как произошел переход, и вы, получив специальность моряка дальнего плавания и командира торпедного отсека подводной лодки, поняли, что будете заниматься искусством?
- Скорее, сначала я стал художником. Художественная школа, пленэры, история искусства, любовь к морю и тяга к путешествиям, фехтование, «Три мушкетера», танцы, плавание плюс музыкальная школа и скрипка - это мое детство. По-моему, у меня с детства взгляд художника. В художественной школе я занимался восемь лет и до сих пор дружу с педагогами. А морская карьера дала жизненную ткань, то что художнику на мой взгляд так же необходимо. Почему в современном искусстве много людей с разным образованием? Потому что нужно острое высказывание, небанальные ракурсы. Междисциплинарные исследования сейчас самые продуктивные. И в моих работах иногда используются научные знаки, часто сложные технологически, и в то же время есть элементы акционизма или театральности. Но все-таки на первом месте образ.
- Мне интересно сближение изобразительного искусства с другими видами искусства, но…
- Не люблю, когда это становится модой.
- Да, идешь на Ночь музеев - а в программе везде перформанс и концерт, только имена разные. От мультижанровости институции двигаются к унификации… Если так пойдет, мне кажется, все упрется в тупик. Не хочется никого ругать…
- Вот я, например, с удивлением прочитал в одной из рецензий на выставку «Подъемная сила», которую я летом курировал на «Платформе», что замечательный Кирилл Серебренников предложил подумать художникам о теме полета. Это неправда. Я сразу сказал, что в фойе театра не выставляюсь. Мне, конечно, интересно услышать свои стихи в исполнении профессиональных актеров, но выставка должна быть выставкой. Или серьезно, или не надо. Получилось, кстати, все хорошо, люди там хорошие, и сотрудничать с ними эффективно.
К сожалению, сейчас, как с парками, вроде все правильно, но как-то слишком уж много дискотеки, этаких украшений, и не очень много выразительности. Художников-то понять можно. Я и сам, когда денег не было, свадьбы делал. Быстро придумал, деньги получил и пошел в свой подвал делать то, что никому не нужно. Тенденция сейчас такая.
- Вы из-за этого не хотите, чтобы ваши работы вышли в городское пространство?
- Да нет, хочу, конечно. Но у нас еще очень сложно что-то реализовать. Очень много раз такого рода работа начиналась, но никогда не приводила к хорошему результату. Однажды мы сидели, обсуждали, я придумал объект с водой, а мне отвечают - мы в восторге, но надо быстро, ко Дню города успеть, поэтому мы ищем что-то попроще. Ну вот из дома выхожу, бульвары отремонтировали - велосипеды стоят, солнечные батареи над ними, а под ними бомжи с Курского живут. А за каждым из них свой мир, судьба, и художник видит все сразу, и это все - моя Россия.
- Междисциплинарность у вас - это и стихи…
- Междисциплинарность для меня, скорее, носит цвет Кватроченто - ну, не по пафосу, а по сути, когда неважно было, человек ученый или художник, или столяр, или поэт. Как мне говорит умная Оля Свиблова - «ты уже стал одним из брендов российского современного искусства». Я смеюсь, но понимаю, что это позволяет реализовать некоторые наработки. С другой стороны, когда на тебе стоит какая-то печать, тяжело из этого состояния вырываться. Стихи - скорее, оружие такого прорыва. Я всегда писал стихи, песни, которые кстати, на разных флотах их поют. Просто есть радость от того, что ты можешь самовыражаться и так, хотя поэтом в полной мере я себя не считаю.
- Всеволод Некрасов же ценил вас.
- Да, он меня хвалил и поддерживал, и это было огромной радостью, потому что он гениальный поэт, он развивал русский язык. Его критика и поддержка - кстати, и в изобразительном искусстве - были для меня одними из главных наряду с поддержкой Эрика Булатова, Джона Боулта и Франциско Инфанте.
- Кажется, Ольга Свиблова говорила, что если бы вы не стали художником, то были бы поэтом?
- Ну, не знаю, стал ли бы я поэтом. Я давно пишу, просто в последнее время в связи с жизненными испытаниями в стихах появилось какое-то качество, которое позволяет мне их публично читать. Мое простое к ним отношение немного трансформировалось, может, это связано с возрастом, но некоторые вещи проще говорить стихами.
- Чем визуально?
- Нет, визуальное - это моя жизнь, это все. Но если писать тексты, предлагать концепции - не всегда в описании есть точное содержание. А всегда для выставки, например, требуют концепцию - да лучше, чтоб птичьим языком, с дискурсами и симулякрами. А когда человек переживает мир, отношения, политику, дружбу - это следы, которые остаются и выражаются стихами лучше.
- Как у вас же написано - «это главное из искусств - разговаривать так с дождем».
- Но вообще к похвалам надо относиться спокойно, как к любым оценкам. Меня это может сдвинуть с точки равновесия, но ненадолго, поскольку к сути не имеет отношения. Уорхол говорил, что только считает, сколько строчек про него написано, а плохо или хорошо, неважно. Многие мои стихотворения в итоге не столько про мои работы, сколько про мятущегося художника. И мои рисунки, инсталляции и стихи - это, по сути, одно произведение. Когда-то я очень увлекался китайским искусством, Ши Тао люблю, читал постоянно его «Беседы о живописи монаха Горькая тыква». Китайские древние мастера считали, что нужно избегать медлительности и сложности, «кисть должна скользить по бумаге подобно молнии». Думать надо сейчас, а когда делаешь - надо чувствовать, тогда ты «бдительнее». И стихи в таком состоянии приходят. Например, «Разговор с дождем» возник из злости на то, как банально некоторые кураторы формируют некие дискурсы, а ведь стихотворение о том, что «не все еще сказано», художник через себя все пропускает, задачи его шире, надо же научиться с дождем говорить… Дождик пошел, и вдруг раз-раз, и начало происходить - вдруг появился образ слепого пилота, и я вспомнил Пикассо, который говорил, что художникам надо, как щеглам, выкалывать глаза, чтобы они лучше пели. Я ведь никак не мог понять, что он имел в виду. И вдруг понял. Точно. Я вышел на улицу, в ночную Венецию, когда никого не было, и стали приходить слова, тебя просто накрывает какая-то волна - как оргазм. Потом это остывает. Но ты должен сохранить то, что чувствовал, ритмику.
- Пульс…
- Точно. А потом уже ты думаешь, ну как это все появляется?.. Эйнштейн, будучи величайшим ученым, говорил, что можно жить двумя способами: считая, что никакой тайны нет, или с ощущением тайны. Для меня - второе.
- Не страшно, что способность раскрываться перед другими людьми, перед зрителями, может когда-нибудь уйти?
- Все может быть. Но нельзя жить страхом - ни художнику, ни человеку. Я знаю очень много талантливых людей, у которых начинается ступор, который называется гордыней (ему кажется, что он выше, а окажется вдруг ниже ожиданий). Они зацикливаются, и тогда уже лучше ничего не надо. Это странно, и это грех.
- Это гордыня? Не тщеславие?
- Ну, тщеславие - более слабая категория. А гордыня - грех, в католической иерархии вообще первый. Но здесь нужно разделять два вектора. Художник без амбиций быть не может, и любят его за это. Как говорил Георгий Щедровицкий, нужно окаянство. А если начинаешь думать, что скажут - конец. Мы все - одинаковые в правах люди, никто не может сказать, что не получилось. Только художник знает об этом.
