Сага о закрытых школах

Сельским школам все чаще угрожает закрытие.
Фото PhotoXPress.ru

Новый учебный год каждый раз приходит незаметно для некоторых руководителей школ. В последние годы в этом часто винят демографию. Детей, мол, рождается много, школ мало. Новые учебные заведения строить не успеваем. Хорошо, что где-то успевают строить детсады, ремонтируют ветхие и ликвидируют сельские школы, где нет давно уже учеников. Кстати, сразу стало легко определить, где у нас выполняют план по заполнению России народом. А где нет. Две трети школ в Дагестане, например, работают в две смены. Всего из 31 школы России, работающих в три смены, 15 – приходится на Дагестан, а 14 – на Ингушетию.

Заместитель председателя правительства РФ Ольга Голодец рассказала об этом на первом сентябрьском совещании правительства по готовности школ. «Проведены замеры, – сообщила она, – по применению новых стандартов в школе, которые показали, что новые программы ведут к серьезному сбережению здоровья нации. К высокой мотивации учеников... И в тех регионах, где вышли на новый уровень финансирования в школах, – у них все получается». Но главное изменение в образовании, по мнению Ольги Голодец, лежит даже не в содержательной области, а в том, что оно меняется «по степени вовлеченности общества в развитие образования». Сегодня 84% учебных заведений имеет разного рода общественные советы в системе управления. «Эта цифра обязательно должна быть доведена до 100%!» – пообещала всем Голодец.

Итак, сады открываются, школы все чаще закрываются. Причем повсеместно, но особенно в центральной части России и за Уралом. А теперь дадим небольшую картинку…

На днях мне позвонили друзья и спросили: «Хочешь посмотреть на школу, которую закрыли год назад?» – «А что в ней такого?» – «Приезжай, увидишь! Ваш же брат, журналист, все время кричит: «Караул, закрывают школу! Так посмотри на все своими глазами...». И вот я в пути. Три часа езды от Москвы по хорошей дороге, и взору открывается заросший травой пустырь с кусками асфальта, разбитое крыльцо, обветшалые рамы с целыми стеклами (школу охраняли) и, наконец, само двухэтажное здание постройки 1976 года. Зданьице – вроде бы добротное снаружи, по крайней мере таких сегодня тысячи по стране, и в них вовсю кипит школьная жизнь.

Но едва переступаешь порог школы, как оказываешься в такой дикой разрухе, что после испуга первая пришедшая в голову мысль звучит так: как здесь могли учиться дети еще год назад?! Потому что за столь короткий срок прийти в такое состояние помещение просто не может. Здесь нет следов вандализма. И даже целы шторы на окнах. Целы колбы, брошенные в кабинетах химии, вместе со всем арсеналом для изготовления «бомбы» в домашних условиях. Реактивы в боевом порядке стоят на полках. Школьная мебель, вполне добротная, хотя и старая, тоже стоит в сохранности, даже без надписей, обычно сопутствующих школьному процессу.

Но при этом со стен ошметками сползает на пол краска какого-то жухлого цвета, а над головой нависают облупившиеся потолки в коричневых разводах. Того и гляди, запнешься за рваный линолеум или угодишь в дыру подгнившего деревянного пола времен соцстроительства в стране. Облупившиеся двери тех же времен.

Друзья, встретившие меня, с ходу заваливают еще одним вопросом: «А ты знаешь, что в этой школе на капитальный ремонт за два года до ее закрытия давали несколько миллионов рублей?» – «Не верю!» Приходит нынешний хозяин школы. Это бизнесмен из Москвы, выкупивший с друзьями школу, чтобы сделать здесь культурно-исторический центр. Он с детства увлекается историей. Сам когда-то ездил на археологические раскопки. Теперь вместе с ребятами из патриотических клубов Москвы и Смоленщины ищет останки советских солдат, чтобы помочь потомкам героев захоронить их предков по-человечески. «Я родился и жил на Пресне, – рассказывает мне Дмитрий Киряков. – Здесь лежат ополченцы и солдаты, принявшие бои под самой Москвой. В основном призванные военкоматами Красной Пресни и Замоскворечья. Считайте, что я отдаю свои долги героям. И ребятишкам. У меня все это было в детстве, причем бесплатно. Они же многого лишены».

«Правда, что здесь не так давно был капитальный ремонт?» – «Документов, подтверждающих это, здесь вы вряд ли найдете, все бумаги такого рода по школе уничтожены. Но в управе мне сказали, что да. Думаю, в Минобразнауке знают, сколько и куда они направляют на ремонт… Если захотят». – «А сколько надо денег, чтобы это привести в порядок?» – «Мы справимся за меньшую сумму. И затягивать не будем. И качество другое будет, я вас уверяю. Хотя мы и торопимся. Нам нужно магистрантов из-за рубежа принимать, своих аспирантов, студентов, ребятишек. Уже со всеми списались. Музей здесь будем открывать. Знаете, сколько исторических загадок нам одно только соседнее поле приготовило!»

По бывшей школе ходит главный прораб начинающейся стройки, присматривается. Я спрашиваю его о состоянии школы. «Мы сейчас осматривали крышу, – говорит он. – И такое ощущение, что частичное разрушение ее вызвано причинами искусственного порядка». – «Что? Ее еще и специально разрушали? Зачем?» – «Спросите тех, кто это делал…».

Школу закрыли, рассказали мне старожилы, потому что 12 человек, обучающихся в ней (кстати, предназначенной для обучения как минимум 250 человек), стало выгоднее подвозить в школу соседнего района. И все равно от мысли, что пусть даже это небольшое количество маленьких людей получали знания в скотских условиях, становится не по себе. Причем такие условия появились в связи с бесхозяйственностью взрослых. Эти люди решали свои взрослые проблемы. Воровали – не воровали или делили – недоделили, со всем этим пусть разбираются компетентные органы. Как сказал наш герой – если захотят.

Можно только облегченно вздохнуть, что скотства здесь уже не будет. Еще одна школа перестала тянуть с государства бюджетные деньги. И попутно еще одну проблему по реальному воспитанию подрастающего поколения государство переложило на плечи бизнесменов и волонтеров. Зато те, кто получает за «патриотическое воспитание молодежи» реальные деньги, отчитаются за очередное бестолковое мероприятие.