Сужект Лескова

В РАССКАЗАХ Лескова встречается словцо "сужект": "┘человек этот от знающих его нарицается сужект". "Его зовут <┘> Кузьма Махров, но самое лучшее имя ему "сужект". Дана ему эта кличка по шерсти, потому что в этом слове содержится все объяснение его прелюбопытного характера". И еще: "┘он одержим - им порой овладевают "сужекты", и тогда с ним нет управы".

Можно видеть, это слово построено по законам "народной этимологии" из двух слов: "сюжет" и "субъект". "Сужект" - это слово-действие, слово-фраза, слово-повествование. Это история о человеке, "субъекте", который осуществляет себя, свое миропонимание в "сюжете" - случае, происходящем с ним на жизненном пути.

Таким образом, с полным основанием можно утверждать, что существует и сужект Лескова.

НЕИЗДАННЫЙ КЛАССИК

Николай Семенович Лесков предсказывал, что его будут читать и "через пятьдесят лет". Это сбылось: в течение ХХ века интерес к его творчеству неуклонно рос и продолжает расти. В программах по истории русской литературы посвященный ему раздел помещается между разделами Достоевского и Льва Толстого. И вместе с тем Лесков едва ли не единственный русский классик, чье наследие до сих пор должным образом не опубликовано.

При жизни писателя вышло единственное собрание его сочинений. В начале ХХ века появились второе и третье издания ПСС (в действительности таковыми они не являлись). В послеоктябрьское время Лескову, казалось бы, повезло: его не "забыли", как многих других первоклассных мастеров слова. Но издавали Лескова в предельно суженном виде, и первое в послеоктябрьский период его собрание сочинений - в 11 томах - выпустили только во второй половине 1950-х годов.

Филологи были прекрасные, да кроме них была власть, которой требовался Лесков не полный, а соответствующим образом препарированный. Как Льва Толстого представили срывателем всех и всяческих масок, как Островский преобразился в обличителя Темного царства, так и Лесков стал автором "Левши" и "Очарованного странника". Левша выступал как олицетворение трудового гения народа, а Иван Флягин воплощал его, народа, широту, удаль и способность на любые свершения. В обоих сочинениях Лесков действительно писал об этом, но по-другому, и это предпочитали не вспоминать. Не перепечатывались многие его святочные рассказы. Не переиздавался в советское время роман "На ножах" - он появился только в "огоньковском" 12-томнике 1989 года (подготовлен Всеволодом Троицким). Знаменитый лесковский цикл о праведниках не воспроизводился полностью┘ И первоначальный вариант шестого тома прижизненного собрания сочинений, запрещенный царской цензурой, не приглянулся цензуре советской┘

Поэтому совсем не кажется странным заглавие выпущенного в 1997 году тома "Литературного наследства" - "Неизданный Лесков" (ответственные редакторы Ксения Богаевская, Ольга Майорова, Лилия Розенблюм). Задуманный в двух книгах, он до сих пор недоиздан: уже по экономическим причинам вторую книгу никак не удается напечатать.

Столь же трудно движется выпуск начатого в 1996 году издательством "Терра" полного собрания сочинений Лескова, задуманного в 30 томах (главный редактор - Николай Либан, в редколлегию вошли крупнейшие лесковисты России: Богаевская, Ирма Видуэцкая, Александр Горелов, Ирина Столярова). Не являющееся по своему научному аппарату академическим, оно тем не менее станет знаменательной вехой в истории лесковедения - впервые будут собраны воедино и прокомментированы все известные ныне сочинения и письма писателя (полное собрание писем Лескова намечалось еще до Великой Отечественной войны, оно было подготовлено литературоведом Сергеем Шестериковым, погибшим на фронте).

Но это - в будущем, а пока Лесков продолжает ходить в неизданных.

ДУХОВНЫЙ ХРИСТИАНИН

Справедливости ради надо сказать, что полноценное издание наследия Лескова имеет и объективные трудности. Писатель был несравненным знатоком иконописи, древнерусской словесности, православного богослужения, истории православия и христианских сект в России, он не только принадлежал к людям энциклопедической начитанности, но, самое главное, легко и естественно переносил разнообразные познания на страницы своих книг.

И, разумеется, для полноценного осмысления написанного Лесковым следует встать в этих познаниях с ним вровень. Вопрос осложняется еще тем, что сам Лесков называл себя "ересиархом". Он делал различие между богобоязнью и "религией в смысле правил жизни" как "потребностью духа, ищущего высшего состояния", - утверждая ценность последних. Он обращал внимание читающей России на то, что религиозные оппозиционные движения, возникавшие среди населения с вековой православной традицией, являлись, как правило, "очистительным клапаном" или "болезненным нарывом, открывшим исток для нечистот, скоплявшихся веками в церковно-общественном организме". В последние годы жизни писатель прямо говорил об официальной церкви как об "учреждении полицейско-политическом, всегда склонном служить земной власти", вместе с тем по-прежнему отделяя понятие "церковь" от понятия "религия" и при этом отдавая предпочтение выстраданному им типу "русского еретика - умного, начитанного и свободомысленного духовного христианина, прошедшего все колебания ради искания истины Христовой и нашедшего ее только в одной душе своей".

ЭНТУЗИАСТ ПРОТИВОПОЖАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Но Лесков никогда не был разрушителем устоев - он, к счастью, не совершил ничего такого, что позволило бы известным доброхотам приписать его к сонмищу революционных демократов. Более того, его творениям придали скандальный оттенок или, точнее, отсвет.

Началом своей литературной работы писатель считал публикацию "Очерков винокуренной промышленности (Пензенская губерния)" в журнале "Отечественные записки" 1861 года. А уже в следующем году его статьи оказались в центре громкого общественного скандала. Причины петербургских пожаров в мае 1862 года не были должным образом раскрыты. Молва приписывала их возникновение нетерпеливцам - социал-радикалам, недовольным реформами императора Александра II. Слухи роились, смешивались, возникала паника, кое-где началась охота за студентами, которых стали отождествлять с ненавистными народу сицилистами┘ Молодой газетчик Лесков призвал власти к добросовестному расследованию причин происходившего. Этот здравый призыв почему-то не понравился социал-радикалам - и пошло-поехало┘

Однако, Лесков не испугался. Напротив - в 1864-1865 годах он печатает роман "Некуда", предупреждающий о пагубности стремления к немедленной справедливости (выражение Андрея Платонова, очевидного наследника лесковских литературных традиций). И получает по полной - отныне он враг прогресса, враг студентов, девушек, стремящихся к равноправию... Он причислен к писателям-антинигилистам.

Что означает термин "антинигилистическая литература", внятно объяснить трудно. Это понятие было внедрено политическими демагогами и стало удобным ярлыком в литературных боях с внелитературными целями. Мудрый Розанов назвал такую литературу точнее и честнее: противопожарной.

НА НОЖАХ С "БЕСАМИ"

Но лесковское творчество раздражало не только социал-радикалов. Он был настолько творчески свободен, что зачастую оказывался в столкновении с литературными собратьями. Особенно выразителен здесь случай со вторым "антинигилистическим" романом Лескова "На ножах". Историками литературы нередко делались выводы о художественной неполноценности этого лесковского создания.

Однако обратим внимание на следующую подробность. "Бесы" Достоевского печатались в журнале "Русский вестник" в течение двух лет. Но чуть раньше в этом же журнале пошел роман "На ножах". Однако в отличие от "Бесов" он - и тематически, и по своему пафосу "Бесам" очень близкий, предвосхищающий, можно сказать, многое из показанного Достоевским, - не вызвал сколько-нибудь значительного обсуждения.

Было бы упрощением видеть причину этого лишь в каких-то особенностях книги Лескова. Здесь не должен быть доводом (а его не раз использовали!) и отрицательный отзыв Достоевского о романе "На ножах" (незаконченном!) в письме к А.Н. Майкову. Ничего существенного - кроме авторской ревности к опережающему его литературному сопернику - из этого письма не вычитать. А вот предположить, что лесковский Горданов на фоне нечаевского процесса об убийстве Иванова (материалы которого использовал Достоевский) для критики так называемой демократической ориентации оказался чересчур неудобен, позволительно. А ведь в "Некуда" помимо печали о юных душах, губимых политическими авантюристами, было и предупреждение о неотвратимости дрейфа социал-радикализма в сторону попрания общественной и традиционной этики и далее - к прямой уголовщине.

Только недавно стало осознаваться и признаваться, что "На ножах", этот обвинявшийся как в идейных, так и в художественных пороках роман, строится как своеобразная эпопея приключений социальных доктрин, когда одна и та же в своем словесном выражении теория, овладевая умами людей, получает совершенно различное, нередко противозначное воплощение.

НЕСМЕРТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ

Один из ранних шедевров Лескова - "Леди Макбет Мценского уезда" - начат фразой: "Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета". И фраза эта справедлива и по отношению к самому Лескову. Он стал мастером изображения незаурядных характеров, может быть, и потому, что сам принадлежал к своего рода "антикам", редкостям. Но при всей неуживчивости и суровости (что показано в замечательной биографической книге его сына Андрея Лескова) он обладал открытым сердцем и вывел на страницы книг множество незаурядных человеческих типов. Словно в насмешку над будущими потугами соцреалистов сотворить образ положительного героя, Лесков создал своих праведников - и тем показал, что только на религиозной основе возможно подлинное различие между добром и злом. А сколько в его книгах до головокружения живых, прекрасных в своей жизненной красоте женщин! Они куда интереснее стандартно истерических натур героинь Достоевского; они явно сложнее "сильной, красивой и плодовитой самки" Наташи Ростовой (Анна Каренина появилась позже многих красавиц Лескова, да и она им не соперница); драмы знаменитых "тургеневских девушек" кажутся комнатными переживаниями в сравнении с обстоятельствами и страстями, терзающими лесковских "баб" ("Житие одной бабы" - в какой еще литературе есть такая повесть?!).

Сказать и то, что русский писатель Лесков не был писателем только одного своего народа: в его книгах рассказывает о себе поистине вся многоязыкая, многонациональная Русь - вечная, живая, несмертельная.